Я удаляюсь, перемещая тележку к кассе. Теперь, когда меню для фуршета составлено окончательно, можно начать закупать некоторые ингредиенты перед этапом приготовления. Я провела большую часть дня, успешно избегая Шона и ни в малейшей степени не думая о нем. Возможно, переосмысливая некоторые вещи в наших отношениях.

— О, привет.

Я все еще стою на кассе, конвейер отдаляет от меня коробку соли. Я понимаю еще до того, как поднимаю взгляд.

Беру себя в руки, и — боже милостивый, на нем серые спортивные штаны и старая темно-бордовая толстовка с закатанными до локтей рукавами.

Дело не только в том, как ткань облегает его ноги и все, что между ними, дело в том, как она движется. То, как завязки на поясе подчеркивают контур его члена. У меня от этого пересыхает во рту. Не обязательно смотреть. Я помню, как выглядит его член, не так ли? Или мои воспоминания о нем тоже немного стерлись?

Рационально, знаю, что не хочу его внимания и даже находиться с ним в одном городе. Я переехала через весь штат, чтобы сбежать от него и избежать таких моментов.

— Привет, и тебе, — отвечаю так беспечно, как только могу, хотя определенно так себя не ощущаю.

Все в порядке. Я могу существовать в пределах десяти футов от Шона и не нервничать из-за этого.

— Закупаешься к свадьбе?

— О, гм, да. Немного. Хотя булочки для меня.

Он тянется к одному из пластиковых разделителей и раскладывает покупки. Буквально все, что у него есть — зубная паста и зубная щетка. Да, он забыл их упаковать.

Шон смотрит на мою тележку и хмурится.

— Что за булочка?

— О, эм, — говорю я и в этот момент понимаю, что была так загипнотизирована глазурью, что забыла взять датскую булочку.

Уверена, что мои щеки заливаются румянцем. Я даже не могу придумать хорошую отговорку, которая имела бы смысл, просто отмахиваюсь от этой мысли.

— Хочешь, я принесу тебе булочку?

— Нет, неважно, что я сказала.

Его тон граничит с слишком приятным.

— Не проблема, они же вон там.

— Нет, я, э-э, забыла, что решила не брать ее.

— Похоже, ты все еще хочешь, возможно, подсознательно.

— О боже, прекрати.

Я стратегически перемещаюсь на другой конец кассы, где кассир складывает мои покупки после того, как она их пробила, тележка теперь, как барьер, между мной и Шоном. Он перегибается через край моей тележки и выкладывает продукты, которые у меня там были, и я пытаюсь сосредоточиться на том, чтобы все упаковывать, пока кассир передает мне покупки. Это так сложно.

«Не пялься. Серьезно, не пялься», — думаю я, даже когда мой взгляд падает на то, как ткань обтягивает его бедра. Пройти сюда было ошибкой. Я сглатываю.

В тот момент, когда все, что мне нужно, упаковано и оплачено, я ухожу. Не убегаю, клянусь. Но я купила пинту мороженого, и внезапно для меня становится огромным приоритетом сохранить его замороженным.

Я останавливаюсь прямо перед выходом, оглядываясь на него в последний раз, и застываю от того, что вижу. Девушка-кассир что-то записывает, и когда она протягивает ему листочек, понимаю, что она написала свой номер на обратной стороне его чека.

Срань господня.

Я немедленно отворачиваюсь. В этот момент у меня возникает множество чувств, ни одно из них не доброе. Это совершенно неуместно, он сам его попросил? Но еще я должна предупредить ее о том, какой он, и, возможно…

Я подавляю свои чувства. Не мое дело.

Делаю глубокий вдох, и автоматические двери продуктового магазина снова закрываются. Шон видит, что я стою на выходе, и подбегает. О боже, он подумает, что я ждала его. То есть, я вроде как это сделала. Не специально.

Подойдя на несколько шагов, он спрашивает:

— Нужна помощь с погрузкой в машину?

Я слабо сглатываю и киваю.

— Конечно.

Выйдя на улицу, он первым подходит к моей машине и открывает багажник. Я смотрю, как он начинает загружать покупки, и все, что могу сделать — пялиться. Это гложет меня изнутри, пока не выходит на передний план в сознании.

Не мое дело. Но это будет преследовать меня.

Вопрос задается без прелюдий или какого-либо подобия оправдания.

— Эй, ты встречался с кем-нибудь с тех пор, как мы…?

Я наблюдаю за выражением лица Шона, за тем, как он незаметно застывает, когда подозревает, что вопрос — ловушка.

— Не потому, что я, э-э, ревную или что-то в этом роде, — говорю и вздрагиваю, услышав это от себя.

Я обнаруживаю, что мои руки скрещены на груди, и, возможно, это звучит слишком агрессивно для нашего разговора.