Россия не одна столкнулась с такими проблемами. Ханнеман указывает, в контексте стран Прибалтики и их этнических русских меньшинств, что «проблемы наподобие проблемы двойного меньшинства существуют, только если права группы действительно имеют независимое значение» [735] . Она полагает, что они его имеют; но её предписание ограничено призывом к «балансу прав для каждого меньшинства… установлением основных индивидуальных прав и поддержанием их особой защитой групп только при необходимости» [736] . Лесли Грин исследовал вопрос морального положения таких меньшинств [737] , и заключил, что без уважения к внутренним меньшинствам «либеральное общество рискует стать мозаикой тирании, может, и красочной, но едва ли свободной». Всё же Грин должен признать, что «для некоторых групп действительно может быть верно, что уважение прав их внутренних меньшинств подорвало бы их», и что таким образом может возникнуть конфликт [738] .

Каждая из этих проблем ставит перед правом реальные трудности, и я не стремлюсь их преуменьшить. Но они были осложнены политическими соображениями; не отличались по виду от проблем, которые были успешно преодолены во внутреннем праве; и восприняты как преграды, прежде всего, по причинам методологического индивидуализма и тенденции сковывать живые процессы льдом фиксированных категорий.

Как указывали Сежесвари и многие другие авторы, «стандартный взгляд» на права групп появился после Второй мировой войны и бедствия, вызванного неуспехом, с одной стороны, процедур Лиги наций в обеспечении эффективной защиты меньшинств, и, с другой стороны, извращением системы двусторонних договоров нацистской агрессией. Порождённое таким образом совершенно понятное моральное отвращение к признанию прав групп срабатывало в последующих попытках их восстановить. Например, Вернон ван Дайк издал в 1970-х и 1980-х ряд работ, в которых энергично выступал за предоставление особых прав этническим меньшинствам как коллективным сущностям [739] . С его точки зрения, входящие в сообщество большинства могут настаивать на индивидуализме и недискриминации, зная, что это поможет гарантировать их господство. Марлис Галенкамп, в своём очерке, спрашивающем, были ли дебаты по коллективным правам «многим шумом из ничего», резко осудила ван Дайка за близость к защите политики апартеида в Южной Африке [740] . Галенкамп была готова признать существование коллективных прав, но беспокоилась, что они должны устанавливаться не «эмпирически», а скорее «нормативно», исходя из теоретических основных принципов, как я очертил выше.

Надеюсь, выше было доказано, что есть мощная аргументация за реальное существование и моральное положение групп и коллективов. Я полагаю, что нежелание признавать права групп имеет свои корни как в описанных проблемах, так и в политических и моральных опасениях. Например, Эрнест Баркер в 1942 г. писал об «извержении группы» в контексте фашизма. Он поклялся до конца защищать свободу личности на свободную ассоциацию в группы. Действительно, со Второй мировой войны в англо-американской юридической мысли было сильнейшее сопротивление всякому понятию группы как возможно примордиальной, как образующей неизбежный контекст жизней индивидов, а не как клуба, к которому присоединяются и который покидают по желанию.

Всё же, несмотря на стойкий индивидуализм, пронизывающий большинство англоязычных авторов, пишущих о правах меньшинств [741] , английское право не нашло слишком трудным, по меньшей мере, с пятнадцатого века, признать группы многих видов. Как объяснено так называемыми «легальными плюралистами» на рубеже прошлого века, все виды не включённых ассоциаций сделались совершенно приемлемыми для права благодаря доверительным учреждениям и посредничествам доверенных лиц. Так, Ф. В. Мейтланд указал в 1904 г. на такие учреждения как «Судебные инны», «Ллойд», Лондонская фондовая биржа, Лондонская библиотека и «Жокей-клуб», а также джентльмен-клубы Пэлл-Мэлл и профсоюзы [742] . Для него, группы были реальными людьми, с собственной волей.

Вот — другой пример. Тот же Эрнест Баркер в 1915 г. отметил, что, «в то время как закон не был чуток к государству, он был достаточно чуток… к группам всех видов. Здесь мы затрагиваем эту странную английскую вещь, трест». Для него, трест «защитил групповую жизнь более полно, чем могло какое-либо юридическое признание „реальной персональности“» [743] . Англия, добавил он,— место, где группы и ассоциации всегда процветали, всегда прорастали и зрели.

Конечно, право трестов не существует в первую очередь ради пользы стеснённых общественных групп и столь же полно сложности, как любая другая область английского права. Кроме того, большинство групп, упомянутых Мейтландом, имело несколько привилегированное отношение к власти в обществе. Исключением были профсоюзы, и интересно, что Мейтланд в упомянутой работе писал вскоре после решения по делу «Тэфф вейл» [744] в Палате лордов. Он не мог предсказать, к чему приведёт профсоюзная агитация, но, для него, «одна вещь, которую безопасно можно предсказать,— что в Англии социальная политика будет иметь приоритет над юридическими соображениями» [745] . Так и вышло. Хорошо известно, что А. В. Дайси сурово осудил Закон о промышленных конфликтах 1906 г., признавший профсоюзы и давший им некоторый правовой иммунитет; его концепция верховенства права исключала особую защиту для определённых групп в обществе [746] .

Моё мнение — английское право и традиция общего права в целом, как правило, имели гибкость и изобретательность, чтобы приспособиться к новым требованиям, и особенно появлению новых групп. Недостаток внутренней демократии или процедурно справедливой репрезентации не помешал признанию — «Судебные инны» и джентльмен-клубы не были известны как демократические учреждения. Проблемы исключения и репрезентации регулярно преодолевались. Трудности для права имели скорее политический, нежели юридический или процедурный характер. Полагаю, что теперь было бы аномалией отвергать признание этнических и лингвистических групп, национальных меньшинств и гомосексуалов.

Выше я утверждал, что группы существуют, они действенны и являются моральными агентами. В случае большинства групп, которые интересуют современное право прав меньшинств, отдельные личности не выбирали вхождение в них, хотя могут решить из них выйти. Также фактом, если не тривиальность, что группы не существуют отдельно от своих членов. То есть каждый человек, принадлежащий по рождению к группе, не только в большей или меньшей степени сформирован ею, но также и воспроизводит её (включая участие, возможно, в её полной ассимиляции и исчезновении) всю свою жизнь. Кроме того, было немного таких времён и мест, если они вообще были, чтобы какая-то группа жила в изоляции от человечества. Так что, я сказал бы, групповая идентичность никогда не конструировалась людьми, которые составляют группу. Никакое значительное меньшинство не появилось через акт воли или выбора. Скорее, групповая идентичность воспроизводится, всегда подчинённая более или менее эволюционным переменам.

Возьмите Бенедикта Андерсона, известного своим описанием наций как «воображаемых общностей». Это не подразумевает, что национальные общности воображаемы в смысле иллюзии, так как в корне такого воображения — язык. Андерсон указывает, что