Заметенный снегом пристанционный поселок промелькнул за окном беспорядочной, вызывающей глухую тоску черно-белой мешаниной разновысоких крыш, лениво дымящих печных труб, покосившихся заборов и ветхих, полуобвалившихся резных наличников; потом слева проплыл и остался позади белый щит с перечеркнутым красной полосой названием населенного пункта, дорогу обступили лесистые холмы, и смотреть снаружи стало не на что. Соседка с потешным местным акцентом осведомилась, не мешает ли Глебу оставленная ею в проходе сумка. Вовсе не стремясь к тому, чтобы по говору в нем сразу же признали москвича, Сиверов ответил отрицательным мычанием, хотя так называемая сумка, на деле представлявшая собой туго набитый чем-то — судя по ощущению, чугунными ядрами — клетчатый баул, мешала ему ужасно. Тетку его ответ почему-то не удовлетворил. Она продолжала упорно таращиться на попутчика в упор, словно ожидая чего-то еще. Это была одна из участниц коллективной победы над Якушевым. Сначала Глеб решил, что дама просто еще не успела до конца остыть и ищет спарринг-партнера для очередного раунда словесной стычки, а потом сообразил, в чем дело: его колено, оказывается, упиралось в злополучный баул, и тетка, наверное, усмотрела в этом покушение на свое драгоценное имущество. Глеб убрал колено (это было сродни номеру из репертуара человека-змеи, но он справился), и тетка наконец отвернулась от него с видом человека, только что одержавшего заслуженную победу и восстановившего чуть было не попранную справедливость. От нее остро тянуло печной гарью, чесноком, курятником и дешевыми духами; мысленно проклиная генерала Прохорова за явно излишние предосторожности, в результате которых они с Якушевым угодили в этот сарай на колесах, а заодно потешаясь над собственной привередливостью, Глеб закрыл глаза и постарался, насколько это возможно, абстрагироваться от окружающей действительности.

Увы, скрыться от вездесущего Якушева ему не удалось даже в зыбком мире воспоминаний. Едва перестав слышать гудение мотора и обонять источаемые соседкой по сиденью ароматы, Глеб, будто наяву, увидел загроможденную смерзшимися сугробами автомобильную стоянку на окраине Москвы. В салоне потрепанного корейского джипа, за рулем которого сидел Слепой, пахло дешевым освежителем воздуха, который был не в силах перебить застоявшуюся вонь чужих низкосортных сигарет. Во всех щелях и впадинах приборной панели лежала густая коричневая пыль вперемешку с табачным пеплом, его чешуйки белели на войлочной обивке пола и на резиновом коврике под ногами. Плоское ветровое стекло наискосок пересекала длинная трещина, из-под водительского сиденья торчала грязная, промасленная тряпка. Салон еще не успел остыть, но Глеб не снимал перчаток, и дело тут было не столько в нежелании оставлять отпечатки пальцев, сколько в элементарной человеческой брезгливости. Он умел преодолевать это чувство, но в данный момент решил дать себе небольшую поблажку: в конце концов, ему предстояло кое-что похуже, чем прикосновение к липкой от чужого кожного сала баранке этого старого керогаза, и он считал нелишней хотя бы мизерную экономию душевных сил.

На стоянку, с хрустом давя смерзшуюся в ледяные комья слякоть, вкатился сверкающий, будто только что из автосалона, черный микроавтобус с густо затонированными стеклами. Описав широкий полукруг, он развернулся и остановился рядом с джипом. Хорошо отрегулированный двигатель работал почти беззвучно, но Глеб видел белый парок, толчками выбивавшийся из выхлопной трубы. Подавив вздох, он вынул ключ из замка зажигания и выбрался из машины.

Пассажирская дверь микроавтобуса с глухим рокотом откатилась в сторону, показавшаяся в темном проеме рука сделала приглашающий жест. Пригнувшись, остро сожалея о том, что на голове у него нет старой доброй солдатской каски, Глеб нырнул в благоухающий дорогим табаком и хорошим одеколоном полумрак.

Там, в полумраке, его не стали бить по незащищенной голове твердыми тупыми предметами. Вместо этого Глеб увидел в полуметре от своего лица широкий, как тоннель метро, ствол пистолета. Напряженный мужской голос скомандовал: «Руки!» — и, обращаясь к водителю, добавил: «Поехали».

— Чудаки вы, ей-богу, — сказал Глеб, поднимая руки.

Автобус тронулся, и, чтобы удержаться на ногах, ему пришлось упереться ладонями в обитый бледно-серой синтетикой потолок. Крыша, как во всех микроавтобусах, была низковата, стоять оказалось неудобно, и Глеб вздохнул с облегчением, когда непродолжительный, но весьма профессионально и тщательно проведенный обыск наконец-то завершился. Обыскивавший не забыл проверить даже волосы; услышав произнесенное вполголоса «Чисто», Глеб без приглашения плюхнулся на ближайшее сиденье.

— Зажигалку верните, — потребовал он первым делом.

Плечистый, узколобый гуманоид со стрижкой ежиком, с перебитым носом и нижней челюстью, которой позавидовал бы даже пещерный человек, неопределенно хмыкнув, пару раз крутанул колесико дорогого «Ронсона», секунду полюбовался пламенем и бросил зажигалку Глебу. Тот поймал ее на лету и спокойно положил в карман. Под колесами перестало противно хрустеть, и, судя по ощущениям, микроавтобус начал плавно набирать скорость. Глеб неторопливо раскладывал по карманам свое имущество; перед тем, как спрятать во внутренний карман бумажник, он демонстративно пересчитал деньги.

— Все в порядке? — насмешливо поинтересовался тот самый голос, который до этого подавал команды.

Его обладатель оказался невысоким, лысоватым, изрядно потасканным типом с внешностью прирожденного филера. Одет он был, как грузчик из провинциального гастронома, и только острый взгляд бесцветных, обманчиво невыразительных глаз выдавал в нем человека куда более интересной и подвижной профессии. Это, как впоследствии выяснилось, и был майор ФСБ Якушев; две прилагавшиеся к нему гориллы в одинаковых черных пальто и водитель из той же породы, плечи которого едва ли не целиком заслоняли ветровое стекло, в расчет не принимались.

— Порядок — понятие относительное, — сообщил Глеб единственному из пассажиров этого автомобиля, кого хотя бы с натяжкой можно было считать собеседником. — Ты разве этого не знал?

— Мне сказали, что ты стрелок, — тоном, выражавшим высокую степень сомнения, отозвался тот, — крутой профи. А ты, оказывается, философ!

— К чему этот беспредметный разговор? — скучающим голосом поинтересовался Глеб. — Мы что, в подворотне? Что тебе нужно, приятель, — распальцовка? Или ты хочешь, чтобы я прямо тут продемонстрировал, насколько я крут? Это не вопрос, вот только доложить начальству о результатах эксперимента ты уже не сможешь.

На тяжелых и грубых, словно вырубленных тупым топором из твердого дерева, физиономиях обеих горилл медленно проступило совершенно одинаковое выражение насмешливого недоверия. В зеркале заднего вида Глеб поймал заинтересованный взгляд водителя. Надбровные дуги у него были, как у неандертальца, а глаза напоминали парочку неотшлифованных камешков.

— Хорошо, — кислым тоном, противоречившим смыслу произнесенного слова, процедил Якушев, — к этому разговору мы еще вернемся. Для тебя есть работа, стрелок.