— Полагаю, речь идет о так называемом профсоюзе силовых структур, — сказал Федор Филиппович. Выпитый коньяк приятно пригревал изнутри; знакомое, за долгие годы воздержания так и не выветрившееся до конца посасывание где-то под ложечкой прозрачно намекало, что в сложившейся ситуации не мешало бы закурить, — как ни крути, а пуля все равно вреднее никотина. — Профсоюз этот был когда-то возрожден ныне действующим президентом с целью консолидации силовиков и оперативного координирования их действий, — продолжал он, дождавшись одобрительного кивка собеседника. — За годы своего существования данная неформальная структура развилась и окрепла настолько, что стала сильно напоминать организацию франкмасонов…

— Ну-ну, — повторил Прохоров, но тут же пожал плечами. — Впрочем, ты прав. Из песни слова не выкинешь. Валяй излагай дальше.

— Профсоюз, или ложа, или как вы там себя теперь называете, представляет собой сегодня реальную, истинную власть. Настолько реальную и сильную, что возникновение конфликта между ней и властью официальной представляется мне неизбежным. И если лет пять назад исход такого противостояния был весьма проблематичным, то после командировки Скорикова в Грузию организация окончательно вышла из-под контроля своего создателя. Думаю, сговор с Бушем был с его стороны ошибкой. Операция была чересчур масштабной, в нее оказался вовлеченным слишком широкий круг лиц, повязанных друг с другом настолько крепко, что устранить их всех уже не представлялось возможным. В результате профсоюз завладел грузом, который доставил Скориков, превратив его… ну, прямо скажем, в подобие общака. Полагаю также, что с президентом достигнута некая негласная договоренность: он забывает об этих деньгах, а взамен ему, скажем, гарантируется спокойный отход от дел по истечении срока правления и отсутствие каких бы то ни было преследований в дальнейшем.

— Откуда такой вывод? — с острым профессиональным интересом спросил Прохоров.

— Следует сам собой, если принять во внимание, что творит сегодня Кремль, — спокойно ответил Федор Филиппович.

— Ну, и как ты на все это смотришь?

Потапчук пожал плечами.

— А как я должен на все это смотреть? Причин для восторга не вижу. Особенно с той позиции, которую я сегодня занимаю… Тут надобно либо выбирать, на чьей стороне драться, либо тихо и незаметно уходить на пенсию.

— Выбирать, говоришь? — Прохоров усмехнулся. — С каких это пор ты, Федор, заговорил о каком-то выборе? Мне всегда казалось, что ты свой выбор сделал давным-давно — в тот день, когда принял присягу…

— Я присягал на верность стране, а не ее руководителям, — быстро возразил Федор Филиппович. — А в данном конкретном случае речь, кстати, не о том. Какую сторону ни прими, интересы страны все равно побоку…

— Вот тут-то ты и ошибся, — заметил генерал Прохоров. — По-твоему, нам плевать на Россию? Да милый ты мой человек, сам подумай, если б нам были нужны только деньги, неужели мы стали бы так долго держать их под спудом? Давно бы поделили, отмыли и пустили в работу… Нет, друг ты мой сердечный, не все так просто! Вот ты сравнил нас с франкмасонами. А они, между прочим, имели четкий план переустройства мира. И план этот вполне успешно претворяется в жизнь с момента основания ложи и по сей день. Недаром ведь они взяли себе такое название — франкмасоны, строители храма! Или ты думаешь, что отцы-основатели просто в игры играли?

— Не думаю, — сказал Федор Филиппович. — Потому и разговариваю сейчас с тобой, а не… не с кем-нибудь другим. Живая собака лучше мертвого льва, и я уже не так молод и наивен, чтобы по-прежнему этого не понимать.

— Ну, какая же ты собака? — возразил Прохоров. — Ты как раз и есть лев. Причем лев льву рознь, а ты — лев неглупый. Нам такие люди нужны позарез, и я очень рад, что ты принял правильное решение. Осталось только себя проявить. Свяжи меня с этим своим профессионалом, хочу своими глазами посмотреть, что он за птица. Разберетесь с проблемами там, на месте, тогда посмотрим, какой участок тебе доверить. Проблемы у нас серьезные. Да ты, видимо, и сам в курсе…

— Более или менее, — кивнул Потапчук.

— Не скромничай, не скромничай! Знаю я твое «более или менее», потому и рад, что ты теперь с нами. В противном случае тебя пришлось бы убирать, а это дело хлопотное и, поверь, неприятное. Обидно, согласись, своими руками отстреливать людей, знакомством с которыми можно гордиться!

— Мне таких убирать не приходилось, — заметил Федор Филиппович.

— Твое счастье, Федор, твое счастье, — со вздохом заявил генерал Прохоров и снова протянул ему флягу. — Давай еще по глотку за успех нашего общего дела…

— Вы ему верите? — спросил Глеб.

Была середина февраля, за окнами бушевала запоздалая метель. Слепой разбирал свою «елочку», по одному снимая с оголившихся, осыпавшихся веток потускневшие патроны. На столе среди колючей хвои стояло несколько открытых картонных коробок, и Сиверов аккуратно раскладывал сослужившие свою службу в качестве елочных игрушек патроны по принадлежности: пистолетные к пистолетным, винтовочные к винтовочным и так далее.

— Я кто, по-твоему, — дурачок? — оскорбился генерал Потапчук. — Верю я ему ровно настолько, насколько он мне. То есть ни на грош. У него серьезные проблемы, карьера и жизнь висят на волоске. Что бы он там ни плел про невиданную мощь этой своей масонской ложи, если информация по данному делу дойдет до самого верха, его песенка будет спета. Такого прокола ему не простят — ни президент, ни его коллеги по «профсоюзу». Шлепнут просто на всякий случай, во избежание дальнейшей утечки информации, а еще — чтоб другим неповадно было. Он — заложник ситуации и не может даже обратиться за помощью к своим приятелям. Это дело доверено ему, он один располагает всей информацией, и попросить помощи у кого бы то ни было — значит придать делу огласку, которая для него равносильна смерти. Сам он действовать тоже не может, поскольку почти наверняка находится под пристальным наблюдением. Вот наш Павел Петрович и ищет обезьяну, которая таскала бы для него каштаны из огня.

— А обезьяне-то не позавидуешь, — заметил Глеб, извлекая из ящика стола плоскогубцы.

— Пожалуй, — согласился Потапчук.

Он состроил было гримасу, явно намереваясь изобразить озабоченную своим незавидным положением мартышку, а потом передумал: все-таки ему, генералу, не пристало кривляться на людях.

— Да, — с сочувствием сказал Глеб, — хлопотное дельце подбросил нам с вами покойный Михаил Андреевич. Как будто не мог протянуть ноги молчком!

— Уж что да, то да, — вздохнул генерал.