На полпути к цели Глеб заметил броскую вывеску торгового центра, остановил машину и вошел. С четверть часа побродив среди увешанных пестрым тряпьем стеклянных перегородок, он без труда отыскал все необходимое. Продавщица, заметно обрадованная такой крупной покупкой, выбила чек и в ответ На просьбу Глеба разрешить ему еще разочек воспользоваться примерочной с такой готовностью кинулась отдергивать перед ним штору, словно горела желанием составить ему там компанию. Уже начав раздеваться, Сиверов спохватился и, высунув голову из-за занавески, попросил добавить к счету стоимость полиэтиленового пакета. Пакета у продавщицы не оказалось, но она сбегала за ним в соседнюю палатку. Когда Глеб, переодевшись и сложив свои старые вещи в пакет, вышел из примерочной, продавщица с преувеличенным восторгом всплеснула руками:

— Ну, вы прямо олигарх!

— Будущий, — скромно поправил ее Глеб.

На самом-то деле он хорошо знал цену вещам, в которые был одет, и очень надеялся, что человек, которого он собрался навестить, тоже ее знает.

На улице он бросил пакет в багажник, по соседству с лопатой, и сел за руль. Настало время поближе познакомиться с человеком по кличке Зяма.

Василий Николаевич Зимин, в кругу старых знакомых до сих пор охотно откликавшийся на кличку Зяма, сидел в своем просторном, заново отделанном кабинете и курил тонкую длинную сигару, время от времени обмакивая ее кончик в стакан с виски. Василий Николаевич был грузен, лыс как колено и одет в просторный светлый костюм свободного покроя. Под пиджаком была черная шелковая рубашка с расстегнутым до середины груди воротом, в вырезе которого виднелась золотая цепь толщиной в палец. На лице Василия Николаевича, ставшем заметно шире и рыхлее с тех пор, как он в последний раз выходил на разборку, застыло выражение ностальгической грусти. Зимин смотрел телевизор, по которому опять передавали репортаж о нелепой смерти мэра Губарева — Губы, с которым Василию Николаевичу случалось и выпивать, и ходить по бабам, и бить друг дружке морды, и даже ломать кости во время разборок. Те времена остались в далеком прошлом; сферы влияния были давным-давно поделены, точки расставлены, и бывшие противники сошлись на том, что худой мир лучше доброй ссоры. Зяма не копал под Губу, а Губа, сидя в кресле мэра, не чинил Зяме препятствий в бизнесе — наоборот, помогал, оказывал содействие в тех случаях, когда это было для него не слишком обременительно.

Впрочем, отражавшаяся на лице господина Зимина грусть являлась лишь оболочкой, в которую были упакованы иные, куда менее благопристойные, но зато более глубокие и конструктивные размышления и чувства. Бизнесмен Зимин был крупнейшим в автономии лесозаготовителем и полностью контролировал эту основную отрасль местной экономики. С новопреставленным Губой у него был налажен тесный деловой контакт, а как оно получится с новым мэром, Зяма не знал, поскольку даже не мог представить, кто теперь займет вакантное место. Это раньше, когда должность главы городской администрации была выборной, на процесс можно было как-то влиять, а теперь… Теперь все зависит от этого козла, так называемого президента так называемой республики: кого он назначит, тот и сядет в освободившееся кресло. А то и вовсе пришлют какого-нибудь клоуна из Москвы — молодого, деловитого, наглого. Одно слово — рука Москвы… И вот, покуда найдешь, с какой стороны подступиться, тебя сто раз успеют вымести вон новой метлой.

Кроме того, Василий Николаевич никак не мог взять в толк, какого дьявола Губу понесло в ту сторону, да еще и на вертолете. В том направлении, насколько было известно Зимину, на расстоянии четырехсот километров не было ничего примечательного, помимо медленно вымирающих или уже вымерших лесных деревушек. И уж тем более не было там ничего, что могло бы вызвать интерес столичного мэра. Добро бы еще он управлял районом! И ведь вертолет взял не нормальный, армейский, а дряхлую медицинскую керосинку… С чего бы это?

Он снова сосредоточился на бормотании телевизора. Члены следственной группы выступали по одному, строя предположения, одно другого нелепее. Говорили о плохой видимости (Зимин пожал жирными плечами: видимость и впрямь была не ахти, но все-таки не настолько плохая, чтобы не заметить прямо у себя перед носом высоковольтную ЛЭП), о внезапно налетевшем сильном ветре (что, на взгляд Зимина, также было полнейшей чушью, поскольку никакого урагана не наблюдалось), о снежном заряде, о плохом техническом состоянии машины (опять же, что это должно быть за состояние такое, чтобы не совершить вынужденную посадку и не шмякнуться где-нибудь в лесу, а посреди чиста поля запутаться в дурацких проводах?)…

Начальник милиции Журавлев, мужик, в общем-то, неглупый, только малость повернутый на НЛО и прочей байде в этом же духе, нес откровенную, прочувствованную ахинею по поводу того, как он отговаривал уважаемого Константина Захаровича от этой поездки — будто заранее чувствовал, что добром она не кончится. Под конец интервью подполковник прямо перед камерой смахнул со щеки скупую мужскую слезу, из чего следовало, что он либо великий актер, либо уже успел основательно принять на грудь для успокоения нервной системы. Второе больше походило на правду, поскольку особой нужды пудрить телевизионщикам мозги и заговаривать им зубы у Журавлева не было: до вынесения экспертной комиссией своего заключения речь о возбуждении уголовного дела не велась. Какое заключение даст упомянутая комиссия, можно было догадаться заранее, а значит, Журавлев тут вообще был ни при кем и мог с чистой совестью послать корреспондентов куда подальше — к тем же экспертам, например. Что он и сделал, когда его попросили высказать свое авторитетное мнение о причинах трагедии…

Журавлева Зяма знал хорошо еще с тех времен, когда оба только-только начинали делать карьеру — Журавлев в роли оперуполномоченного уголовного розыска, а Зимин — в роли рэкетира на вещевом рынке. Помимо всего прочего, Зимину было известно, что, если уж подполковник срывался и позволял себе выпить в рабочее время, это в девяти случаях из десяти означало начало запоя продолжительностью от трех до десяти дней. В эти периоды Журавлев старался поменьше попадаться на глаза начальству, хотя ходил ровно и разговаривал членораздельно. Интервью он давал вчера, будучи, судя по всему, изрядно под мухой; следовательно, сегодня он тоже должен быть тепленьким. Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке; помня эту мудрую поговорку, Зяма набрал номер мобильного телефона начальника милиции.

Ожидая соединения, Василий Николаевич думал почему-то не о предстоящем разговоре и даже не о покойном Губе, а об этом чертовом квадрате Б-7. Еще один из членов их тесной, повязанной деловыми интересами, старыми спорами, кровью, деньгами и общим прошлым компании приказал долго жить. Большинство смертей пришлось на последние два-три года, и почти все они были так или иначе связаны с квадратом Б-7. Потому-то, наверное, Зимину и вспомнился этот квадрат, что Губарев тоже проявлял к нему повышенный интерес и даже, по слухам, совсем недавно потерял там четверых своих бойцов. Как, впрочем, и сам Зяма, тоже заплативший заколдованному квадрату дань людскими жизнями… В сущности, было странно, что Губа гробанулся не там; если бы смерть нашла его в квадрате Б-7, никто бы не удивился.