По дороге к контейнерной площадке он никого не встретил. Окна домов вокруг были темны, лишь тускло сияли вертикальные ряды окон на лестничных маршах да светились в темноте редкие цветные прямоугольники, означавшие, что кого-то одолевает бессонница. Глеб аккуратно опустил в контейнер сверток с битым стеклом и отправился искать машину, на которой приехал Якушев.

Незнакомая ему «ауди-80» обнаружилась за углом дома, припаркованная в тени, куда не доставал свет ближайшего уличного фонаря. На стальном кольце, которое лежало у Глеба в кармане, были только ключ и брелок с фирменным значком «ауди». Пульт автомобильной сигнализации отсутствовал; Глеб на пробу хлопнул машину по крылу, и она промолчала. Тогда он вставил ключ в замочную скважину и повернул. Замок открылся с мягким щелчком. Глеб укоризненно покачал головой. Документов на машину в карманах Якушева не было, а это означало, что покойный майор незадолго до смерти записался в угонщики. Что ж, так, пожалуй, еще лучше. Чтобы потом не возиться, Сиверов отпер багажник и вернулся в дом.

Якушев, хоть и не выглядел богатырем, оказался чертовски тяжелым. Глеб взвалил его на плечо и вышел из квартиры, надеясь, что за время его отсутствия во дворе ничего не переменилось. Спускаясь по лестнице, он думал, как это хорошо, что погода пока стоит недостаточно теплая. В противном случае молодежь бродила бы по дворам до самого утра, звеня пивными бутылками и нарушая сон старшего поколения гоготом и удалыми выкриками. Свидетели ему были ни к чему, а стрелять в зевак — последнее дело. В России и так достаточно сложная демографическая ситуация…

Втиснув свою страшную ношу в багажник чужой машины, Сиверов напоследок огляделся и сел за руль. «Ауди» выглядела как конфетка, но движок нехорошо постукивал и норовил заглохнуть всякий раз, когда Глеб притормаживал и сбрасывал газ. Вдобавок, когда он выехал из двора на широкую пустую улицу и набрал скорость, обнаружилось, что машина неохотно слушается руля. В салоне крепко пахло табачным дымом; в нарушение им же самим придуманного правила Глеб изловчился и закурил на ходу. Первая за несколько часов сигарета неплохо прочистила мозги. Табак — отличный стимулятор, если не злоупотреблять. В противном случае он, как и кофе, уже не бодрит, а отупляет.

Справа проплыли глухие железные ворота с красными звездами, за которыми располагался военный госпиталь. Окошко в караулке светилось теплым оранжевым огоньком. Слева промелькнула конечная остановка, где дремал, сложив длинные рога, потрепанный бело-голубой троллейбус, на бугристом боку которого реклама магазина бытовой электроники смотрелась не вполне уместно. На выезде из города лучи фар отразились рубиновыми огнями в задних фонарях стоявшей на обочине машины и выхватили из темноты светящиеся желто-зеленые нашивки на бушлате и брюках инспектора ГИБДД. Глеб шепотом чертыхнулся, сбавил скорость и потянулся за пистолетом, однако гаишник повел себя странно: уже приподняв жезл с явным намерением остановить запоздалого путника и проверить у него документы, он вдруг передумал, отступил к своей машине и даже козырнул — не так, как козыряют начальству, а небрежно, как приветствуют знакомого — фактически не столько козырнул, сколько помахал рукой. Это наводило на размышления о том, где Якушев все-таки взял эту машину; подумав, Глеб пришел к выводу, что данное обстоятельство лишь еще сильнее запутает тех, кто станет расследовать обстоятельства смерти московского майора.

Перед переездом, после которого дорога вела прямиком на «Десятую площадку» и дальше, к поселку Солнечный, населенному, по слухам, исключительно прапорщиками и членами их семей, Глеб повернул направо. Далеко уезжать он не собирался, потому что хотел вернуться в город к утру. Это означало, что проехать ему следует не больше двадцати километров. До рассвета он мог бы отмахать на своих двоих и все сорок, но к чему попусту бить ноги? Что в двадцати километрах от городской черты, что в ста двадцати труп остается трупом.

Подходящее местечко нашлось даже раньше, чем он рассчитывал. Впереди показался покрытый световозвращающей краской щит с надписью «р. Большая Кокшага». Выехав на мост, Глеб остановил машину, включил аварийную сигнализацию и вышел.

По обеим сторонам дороги черными стенами возвышался сосновый лес, лишь кое-где слегка разбавленный едва заметными белыми вертикальными мазками — стволами берез. Ветра не было, и сосны молчали. Было тихо, только под мостом журчала, омывая сваи, темная вода да шуршали и постукивали плывущие вниз по течению серые ноздреватые льдины. Немного полюбовавшись их медленным, неуклюжим кружением, отдаленно напоминавшим исполняемый медведями вальс, Глеб вернулся к машине и открыл багажник.

Тусклые лампочки озарили перетянутый бельевой веревкой полиэтиленовый кокон, сквозь который, как сквозь запотевшее стекло, смутно угадывались черты мертвого, перепачканного кровью лица.

— Пора, Сан Саныч, — сказал убитому Слепой. — Извини, что не пригласил оркестр, но, сам понимаешь, обстоятельства…

Тяжелый сверток неуклюже перевалился через бетонные перила, камнем пролетел отделявшие его от воды метры и с тяжелым всплеском упал на проплывавшую под мостом крупную льдину. Льдина с негромким, но отчетливым треском раскололась пополам; под тяжестью трупа края половинок приподнялись, обломки неторопливо, со странным достоинством разошлись в стороны, как створки люка в крематории, и черная вода приняла тело. Отправившийся следом пистолет Якушева утонул безо всякого драматизма — просто коротко булькнул, взметнув едва заметный в темноте фонтанчик, и пропал.

Глеб задержался еще ненадолго, чтобы развести на пешеходной дорожке моста небольшой костерок из своих фотографий. Присев на корточки, он грел ладони над оранжевым, обведенным радужным ободком, пугливо шарахающимся из стороны в сторону от каждого дуновения, пламенем и думал о том, что теперь настало самое время браться за дело.

Старательно вводя в заблуждение оставшегося в Москве в своем похожем на допросную камеру кабинете генерала Прохорова, он и сам основательно запутался в происходящем. Поймав себя на этом, Слепой невесело усмехнулся: да, недаром чья-то умная голова в свое время придумала параграф устава, гласящий, что приказы не обсуждаются. Приказы для того и существуют, чтобы подчиненный не забивал себе голову разными обстоятельствами и не путался в собственных рассуждениях, а действовал, не зная страха и сомнений, до тех самых пор, пока кто-то более ловкий или просто исполняющий более разумный приказ не поставит точку в его послужном списке: баста, «двухсотый», отвоевался солдатик…