— Может, уедешь на время с детьми к своему отцу? — осторожно спросил Набу-шур-уцур у жены.

— В Опис19? — удивилась Шушана, с тревогой взглянула на мужа: — Что случилось, мой дорогой? Почему ты хочешь, чтобы мы уехали из Ниневии?

— Ты же знаешь, как я беспокоюсь о вас. Ниневия стала опасной, слишком много врагов хотят отомстить мне за причиненные обиды.

— И ты вправду считаешь, что расстояние станет для могущественных врагов препятствием, если они решат расправиться с твоей семьей? — она покровительственно поглаживала мужа по спине, уговаривала как маленького, успокаивала. — Никуда мы не поедем. Разве на этой земле есть место, где можно укрыться от гнева богов? Мы всегда будем рядом, и ничто на свете нас не разлучит.

Как же благодарен он был ей за эти слова!

Арад-бел-ит ждал его у себя во дворце. Встретившись, они сердечно обнялись, расцеловались.

— Я уж не чаял увидеть тебя живым, — сказал царевич.

— Ну, такого кабана, как я, не так-то просто завалить, — отшутился Набу.

— О твоих приключениях уже знаю. Но все равно хочу услышать обо всем из первых уст…

За долгой беседой пролетел день. Набу-шур-уцур рассказал о том, как киммериец вынес его с рынка, укрывал у себя, нанял лекаря. Все ассирийские лазутчики в Хаттусе погибли в один день, поэтому Набу пришлось полностью довериться Эрику. Перед отъездом пожаловал Лигдамида.

— Он отныне наш самый верный союзник среди киммерийцев, — похвастал Набу.

— Это хорошо, — одобрительно закивал Арад-бел-ит. — Как складываются его отношения с отцом?

— То ссорятся, то мирятся. Лигдамида просил напомнить тебе об обещании, данном ему год назад.

— Отправь ему сегодня же через Эрика послание с заверениями в моей дружбе.

— Думаешь, он готов ждать бесконечно?

— Ты знаешь, что меня сдерживает. Этот приз потеряет всякую ценность, как только окажется в руках у нашего юного дикаря. К тому же я вовсе не уверен, что он его достоин.

Набу-шур-уцур догадался, о чем идет речь, и улыбнулся.

— Приз один, а обещан двоим?

— Пока нет. Ты слишком торопишь события. Сам знаешь, иногда стоит потерпеть. Каким бы желанным ни выглядел плод, он может оказаться еще недостаточно спелым. Да и отец чувствует себя сейчас неважно, а болезни не лучшее соседство для любовных утех…. Удалось выяснить, куда исчезла эта колдунья? Кара, кажется?

— По словам Эрика, бежала в Урарту.

— В Урарту? Скажи, не думал ли ты о причастности царя Русы к убийствам наместников? Мы ведь все время только одну Закуту и подозревали. Но доказательств этому как не было, так и нет. А если она и вправду здесь ни при чем?

— И зачем это царю Русе?

— Например, чтобы ослабить Ассирию. Окончательно поссорить меня с Ашшуром.

— Руса сейчас больше боится скифов, чем ассирийцев. И пока эта угроза не минует, междоусобица в Ассирии ему не нужна. Да и, бежав в Урарту, убийцы выдают царя Русу с головой. Прости, но я в это не верю…

— Может быть, ты и прав, — согласился Арад-бел-ит. — В любом случае, скоро многое может проясниться. На днях в Ниневии появится Мар-Зайя. Он должен привезти Саси. Есть у меня какая-то внутренняя уверенность, что он ключ не только к убийству моего сына.

***

Когда Азарий слез с нее, перекатился на правый бок, Агава наконец смогла вздохнуть полной грудью: и оттого что муж был огромен — она выглядела перед ним совсем воробышком, и оттого что резкий запах его пота, перемешанного с перестоявшейся мочой, сводил ее с ума. Дождавшись, пока он засопит, она выскользнула из-под одеяла, ступила босыми ногами на холодный земляной пол и на цыпочках перебежала к ребеночку. Здесь, взобравшись на огромный валун, накрытый мягкой подстилкой, молодая женщина обхватила руками колени и стала любоваться сыном. Весь ее мир давно сузился до полутемной сырой комнаты с низким потоком, глиняными стенами и медным коптящим светильником над кроваткой.

Пыталась ли Агава забыть то, что произошло с ней в доме Шимшона?

Странное дело, но она давно простила и причиненную ей боль, и тот позор, на который ее обрек Арица, вспоминала лишь миг, когда, протрезвев на короткое время, он посмотрел на нее с нежностью и лаской.

Нет, нет! Сначала она проклинала своего обидчика, ненавидела и хотела убить, но потом он стал забираться в нее все глубже и глубже, въедаться в кожу, держать ее за руку, спать с ней в одной постели.

Варда тоже приходил к ней во сне, но совсем иначе. Агава никогда не могла разглядеть его лица: то он стоял среди чистого поля, вырастая из предрассветного тумана, то медленно спускался с горы, не приближаясь к ней ни на шаг, то она слышала среди ночи его голос — Варда звал ее по имени — она пряталась, жалась к кому-то совсем родному, так похожему со спины на брата или отца… А это был Арица. Снова Арица, первый ее мужчина.

Агаве хотелось верить, что ее сын похож на своего отца — сильного и бесстрашного ассирийского воина, молодого, статного, красивого. Ну разве не видно! Тот же нос, высокий лоб, подбородок с ямочкой и, конечно же, глаза! Она даже назвала его в честь отца — маленький Арица.

В первое время, когда Дияла привезла ее на один из своих виноградников и поселила в глиняном бараке вместе с восемью рабынями, Агаве было тяжело и одиноко. Тяжело — потому что трудиться приходилось от зари до зари. Одиноко — потому что она была здесь самая молодая, самая красивая, самая обласканная. В бараке у нее было лучшее место, ее никогда не наказывали, даже разрешали прогулки перед сном к реке, где можно было подолгу сидеть, глядя в черную воду. Обо всем этом распорядилась Сара, старшая из рабынь. Причем по собственной инициативе, смекнув, что Агава представляет для Диялы определенную ценность, поскольку остальных рабынь сюда раньше доставлял приказчик.