На следующее утро Найджел Стрейнджуэйз проснулся рано, разбуженный солнечным светом, проникающим через иллюминатор на верхнюю койку, которую он занимал. Осторожно спустившись на пол, чтобы не побеспокоить своего соседа по каюте — доктора Планкета, он надел плавки, взял полотенце и отправился к бассейну на полубаке.

За ночь его успели наполнить, и сейчас матросы устанавливали над ним тент, который прикрывал несколько футов палубы с каждой стороны бассейна. Подойдя к носу, Найджел огляделся вокруг. Позади виднелся остров, который, если только «Менелай» нагнал упущенное время, очевидно, был Спросом — главным островом группы Киклад. Солнце, поднимающееся слева, уже успело прогреть палубу под босыми ногами Найджела. По правому борту на волнах покачивался каик{17}, и две коричневатые морские птицы летели над самой водой, сопровождая «Менелай». Маленький островок впереди, очевидно, был Делосом с увенчивающей его горой Кинфос. Бирюзовая полоса — эффект, созданный солнцем и мелями,— тянулась от острова по диагонали, контрастируя с ярко-голубой окраской воды в той стороне и бледно-зеленой — вдалеке.

Матросы закончили установку навеса и удалились, болтая друг с другом. Глядя с носа в направлении кормы, Найджел видел над навесом окна переднего салона, а над ними — мостик с офицером, стоящим на одном из крыльев, и рулевую рубку.

Он пырнул в бассейн. Вода была восхитительно холодной. Пространство для плавания было ограничено полудюжиной взмахов, но глубина была приличной — вода доходила до подбородка стоящему на цыпочках Найджелу, в котором было шесть футов роста.

Побултыхавшись немного, он собрался вылезти, когда появилась Примроуз Челмерс. Девочка еще носила блузку, саржевую юбку и спорран, которые выглядели так, будто она не снимала их даже на ночь, но теперь к ним прибавилась соломенная шляпа, какие носят венецианские гондольеры, с болтающейся позади зеленой лентой.

— Тут глубоко? — осведомилась Примроуз.

— Около пяти футов шести дюймов. Ты умеешь плавать?

— Да. Но я предпочитаю море. В бассейнах полно бацилл.

Пожав плечами, Найджел проворно вылез и сел на парапет бассейна.

— Как поживает игротерапия? — спросил он.

— Игротерапия? Это что-то вроде того, чем заставляют заниматься психиатры?— Примроуз произнесла слово «психиатры» со всем презрением психоаналитика-фрейдиста.

— Я имею в виду твои записи.

На вялом лице девочки мелькнуло таинственное выражение, а ее рука непроизвольно скользнула к сумке. Покосившись на Найджела, она сказала:

— Я собираюсь провести с вами ассоциативный тест. Я буду говорить слово, а вы должны сказать первое слово, какое придет вам в голову. Вы...

— Да, я знаю, как это делается.

Примроуз вынула из сумки записную книжку, раскрыла ее. взяла авторучку и начала:

— Лето.

— Поле,— отозвался Найджел.

— Любовь.

— Ненависть.

— Жук.

— Навоз.

— Англичане.

— Лицемерие.

— Соль.

— Лорд Дансани.

— Что? — Примроуз прекратила записывать ответы Найджела.— Лорд кто?

— Дансани. Он был очень привередлив насчет соли, которую употреблял в пищу. Насколько я помню, каменная соль была единственной...

— Ладно, это не важно. Следующее слово — филе.

— Свинина.

— Утопленник.

— Горе.

— Мороженое.

— Горячий шоколадный соус.

— Макариос{18}.

Последовал:) куда более длительная пауза, прежде чем Найджел ответил:

— Борода.

Примроуз задала еще несколько вопросов, но только для формальности или с целью внушить разоблаченному агенту НФОК Найджелу Стрейнджуэйзу ложное чувство безопасности. Судя по выражению торжества на юном лице Примроуз, пауза после слова «Макариос» выдала его полностью. Найджел проклинал себя за эту невольную паузу, понимая, что теперь девочка будет повсюду следовать за пим и за любым, с кем он заговорит, так как Бентинк-Джоунс сказал ей, что па борту находятся два агента НФОК. Черт бы побрал этого типа и его дурацкие игры!

Спустя десять минут Найджел сидел в салоне за завтраком. Было только пять минут восьмого. Клер и епископ с женой еще не подошли. Найджел заказал апельсиновый сок и кофе и начал намазывать маслом лежащие перед ним на блюдце булочки. За другими столиками он заметил Джереми Стрита, читающего книгу, и Примроуз Челмерс с мужчиной и женщиной — несомненно, ее родителями,— которые выглядели слегка чокнутыми, что часто встречалось среди психоаналитиков, не важно, любители они или пет.

Появилась Клер. Она поцеловала Найджела и положила перед пим экземпляр «Журнала античной пауки». Найджел перелистывал его, пока не нашел то, что искал. Это была пространная рецензия на последний перевод Джереми Стрита — «Медею». Она разносила работу в пух и прах с холодной безжалостной враждебностью, насмешливым презрением и всем богатством научного арсенала, заставив Найджела покраснеть за злополучного переводчика. Рецензия была подписана инициалами «И. Э.». Неудивительно, что Джереми Стрит ощетинился при одном упоминании фамилии Эмброуз и изъял журнал из читальни. И если Ианта Эмброуз обходилась с трудами своих учеников в той же уничижительной манере, то было столь же неудивительно, что Фейт Трубоди побледнела, увидев ее па борту.

Услышав вскрик, Найджел поднял взгляд. Клер взяла со стола хлеб и едва не сломала о него зубы.

— Что это? — осведомилась она, бросив хлеб на стол.— Пемза?

— Греческий хлеб. Греки — крутые ребята. Лучше попробуй булочку.

— Ты их уже съел.

— В самом деле. Ладно, не важно. Лучше послушай.— Найджел негромко прочитал два последних абзаца рецензии «И. Э.»:

«К любому переводчику мы вправе предъявлять два минимальных требования: доскональное знание языка оригинала и рафинированное чувство языка перевода. Если бы мистер Стрит всего лишь продемонстрировал свое невежество в области современного прочтения текста, над которым он работал, то это было бы достаточно прискорбно. Но когда к невежеству добавлена небрежность, когда оплошности в синтаксисе, нелепые догадки и просто школьные ошибки делают перевод неудобочитаемым, когда к оригиналу подходят с недопустимыми вольностями, то даже самых сильных протестов становится мало. Что до обращения мистера Стрита с родным языком, то мы можем охарактеризовать его только как пренебрежительное. Версия, сочетающая избитые коллоквиализмы с самой безвкусной романтизированной фразеологией, подменяющая величие вульгарностью, трагедию — истерией и в результате превращающая Медею в провинциальную правонарушительницу, может нравиться необразованной публике, но принижает достоинства оригинала. В своем предисловии мистер Стрит разыгрывает целый спектакль относительно своей неприязни к «педантичности» ученых.
– Но Еврипид, очевидно, предпочел бы смирительную рубашку учености той отравленной рубашке, в которую облачил его мистер Стрит.

Мы имели возможность и ранее критиковать мистера Стрита в этом журнале. Одно дело — популяризировать классиков, другое — их извращать. Сегодняшние стандарты перевода — низкие во всех отношениях. И когда столь влиятельное лицо, как мистер Стрит, проделывает такую неряшливую и низкопробную работу, как его «Медея», то эти стандарты падают до невообразимого уровня. Мы можем только повторить слова Блейка{19} о сэре Джошуа Рейнолдсе{20} — «этого человека наняли унижать искусство».