Группы у костров поредели, челюскинцы разбрелись по своим пристанищам, утих говор. Еще пуще завыла пурга, била снежной крупой по брезенту палаток, где в меховых мешках крепко спали утомленные люди.

В небольшой парусиновой палатке тусклое пламя освещает фигуры в долгополых малицах и ватниках. Радисты Эрнст Кренкель и Сима Иванов склонились над аппаратом. Закоченевшими пальцами Кренкель настраивает приемник. Вот послышался дробный стук неведомой станции, свист, кваканье саксофона… Еще поворот ручки, и радист попадает на знакомую волну Уэлена. Там работает комсомолка Людмила Шрадер; несколько недель она поддерживала связь с «Челюскиным». Кренкель слышит, как девушка спрашивает у мыса Северного: «Нет ли у вас вестей о «Челюскине»? Он не отвечает на мои вызовы».

На берегу еще не знают о катастрофе, но молчание судовой радиостанции породило нарастающую тревогу. Точки и тире врываются в эфир. Слышно, как Уэлен и Северный уславливаются вести непрерывное наблюдение.

Кренкель включает передатчик и долго зовет береговые станции, но никто не откликается.

Надев малицу, радист выбирается из палатки и, стараясь не сбиться с тропы, заносимой снегом, бредет к начальнику экспедиции. На мгновение он теряет след и тут же ныряет в сугроб у большой палатки. Оттуда слышны женские голоса:

— Не мерзнете?

— За маленькую боюсь, на душе неспокойно…

Наконец Кренкель добирается до палатки Шмидта:

— Отто Юльевич, материк не отвечает.

— Пробуйте еще и еще! Добейтесь связи во что бы то ни стало, важнее нет у нас задачи.

Выдающийся советский ученый, исследователь Арктики академик Отто Юльевич Шмидт.

Кренкель возвращается к себе. Снова и снова берется за ключ. Торопливо несутся в эфир позывные Уэлена и Северного. Ответа по-прежнему нет. Томительно проходят часы. Радисты поочередно сменяются у передатчика. Неодолимо тянет ко сну, трудно устоять против внезапно охватывающего оцепенения. Однотонный стук ключа навевает дремоту. Сгорбившись перед камельком, Кренкель ежится, вздрагивает, словно его лихорадит. «Та-а — та-та — та-а» — отстукивает Сима Иванов и снова напряженно вслушивается… Что это? Неужели налаживается?.. Так, так… Есть! Услышали!..

— Уэлен отвечает! — во весь голос кричит Сима.

Кренкель вскочил.

— Что? Давно? Долго я спал? Почему не разбудил? — бормочет он.

— Да ты почти не спал. Может быть, минутку или две. Уэлен отозвался только что, вот сию…

Не дослушав, Кренкель во весь дух несется через торосы и сугробы к Шмидту:

— Связь есть!

Начальник экспедиции и радист ползком забираются в «радиорубку». Кренкель протягивает журнал:

— Пишите, Отто Юльевич.

— Уэлен может обождать? Будет большой текст, предупредите.

Иванов подносит фонарь. Начальник экспедиции пишет первое донесение со льдины:

«Москва Совнарком СССР копия Главсевморпути…»

Кренкель отстукивает свои позывные — те же, что были у «Челюскина». Теперь береговые радиостанции слушают, ждут.

Из ледового лагеря в эфир уходит радиограмма, помеченная номером первым, дата — 14 февраля:

«13 февраля, в 15 часов 30 минут, в 155 милях от мыса Северного и в 144 милях от Уэлена «Челюскин» затонул, раздавленный сжатием льдов. Уже последняя ночь была тревожной…»

Эту радиограмму спустя несколько часов мы с волнением читали в Москве, на улице Горького, где тогда помещалась редакция «Правды».

НА ПОМОЩЬ!

Жизнь и борьба небольшого отряда полярников, оказавшихся на льдине в далеком Чукотском море, взволновала советских людей. В редакции не прекращались телефонные звонки: «Что в лагере? Какие новости? Можно ли сбросить с помощью парашюта посылки на льдину?»

Из Винницы и Иркутска, Петрозаводска и Баку, из районных центров и колхозов приходили в редакцию письма; авторы их советовали применить всевозможные спасательные средства — от аэросаней и воздушных шаров до мощных тракторов с гигантскими санями на прицепе. Хватало и фантастических проектов. Пылкий прожектер из Саратова настойчиво предлагал в экстренном порядке оборудовать и испытать придуманную им конструкцию — «аэроспас». С полной серьезностью он рекомендовал: спустить с борта самолета на длинных металлических тросах «нечто вроде люльки, которой пользуются маляры при наружной окраске зданий», а «когда люлька достигнет льда, в нее усядутся два человека, и экипаж самолета, накручивая трос на барабан, поднимет их в кабину»… Многие проекты, предлагаемые от чистого сердца, были сродни «аэроспасу» — смелы, но неосуществимы.

На улицах, в трамваях, магазинах, фойе театров и кино завязывались дискуссии. Припоминали случаи кораблекрушений, спорили об особенностях арктического климата, свойствах полярных льдов. Раскрыв газету, первым делом искали сообщений из челюскинского лагеря.

Как-то ранним утром я увидел толпу возле памятника Пушкину на Тверском бульваре. В газетной витрине только что вывесили свежий номер.

— Нам не видно, читайте вслух, — требовали из задних рядов.

Послышался громкий голос добровольного чтеца:

— «Челюскинцы продолжают жить на льду. Женщины, дети и пятеро мужчин перешли в построенный на льду деревянный барак, где сравнительно тепло. Вышел первый номер стенной газеты «Не сдадимся!».

— Ишь ты, стенгазету выпустили, — отозвался кто-то из толпы.

— Крепко назвали…

— Что говорить, молодцы!

«Не сдадимся!» — стало девизом челюскинцев, выражением их мужества, стойкости, организованности.

Из Москвы к далекому лагерю Чукотского моря протягивалась рука помощи. Члены правительственной комиссии советовались с учеными-полярниками, моряками, летчиками, с воздухоплавателями и путешественниками. Обстановка в комиссии напоминала фронтовой штаб, а отряд челюскинцев представлялся боевым гарнизоном крепости, окруженной врагом. Всех ободрила правительственная радиограмма, переданная в ледовый лагерь: