Аура этого места обволакивает меня. Здесь всё пропитано красотой, хотя многие фигуры довольно мрачны. Но и эта темная красота всё равно завораживает, заставляя подойти ближе — и замереть на какое-то время. И не понять — то ли ты подпитываешься энергией от этой нереальной красоты, то ли она вытягивает из тебя твои заботы, проблемы и мелкие, незначительные, ненужные мысли, освобождая место для чистого, незамутненного восхищения.

— Чувствую, вас зацепило, — произносит Брюнет.

Ох, как неудобно… А я и забыла, что не одна тут…

— Ничего страшного, — улыбается он. — Многие приходят сюда чтобы поставить галочку, мол, был, отметился — а потом хвастаться на каждом углу, рассказывая о том, какие они тонкие и одухотворенные натуры, интересующиеся искусством. А другие — и их меньшинство — посещают это место, чтобы очиститься от грязи нашего мира, понять, что есть в этой жизни место истинной красоте, а всё остальное по сравнению с ней — так, пыль и тлен, не достойные внимания.

Брюнету не откажешь в умении красиво рассуждать о прекрасном. И то, как он отзывается об этом музее, невольно завораживает. Видно, что он говорит это искренне, от души, не лукавя — хотя и одновременно стараясь при этом понравиться мне.

Я уже поняла, что неспроста он вызвался показать мне Париж. Каждая женщина сразу чувствует, что нравится мужчине. Я тоже еще в отеле ощутила эти флюиды, исходящие от него, только до меня порой не сразу доходит. Чувствовать чувствую, а осознание приходит позже. Что ж, каждой женщине приятно, когда она нравится интересному мужчине. Но лично мне еще приятнее, что он не навязчив со своей симпатией… И пусть всё так и остается. Кольцо на пальце для меня не просто символ, но еще и ограничитель. Моя внутренняя гарантия того, что я не переступлю черту как бы мне этого не хотелось…

Хммм, странные мысли… А хочется? Признайся себе честно, не стало ли у тебя там, внизу, чуть горячее, когда ты в машине смотрела на его подсвеченный солнцем профиль? Или вот сейчас, глядя на статую обнаженной девушки, не представила ли ты на мгновение, какими глазами смотрел бы Брюнет на тебя, потянись ты перед ним вот так, будучи совершенно обнаженной?

Чувствую, как невольная краска вновь заливает мне лицо. Тот случай, когда не чужие слова или поступки, а собственные мысли заставляют смутиться. Скрывая это смущение от Брюнета, иду дальше — и натыкаюсь на потрясающую скульптуру, изображающую целующихся мужчину и женщину. Разумеется, обнаженных, как же иначе. Как раз то, что мне сейчас нужно. И, что самое ужасное, эта пара, застывшая в момент перехода от поцелуев к бурному сексу, не дает взгляду оторваться. Я сейчас словно возле замочной скважины, прилипла к ней — и смотрю на двоих, настолько увлеченных друг другом, что им плевать и на меня, и на всех людей мира, пусть даже те столпятся вокруг и будут смотреть на их бесстыдно обнаженные чувства — им все равно.

— Потрясающе, правда?

Голос Брюнета тихий, обволакивающий — и немного растерянный, как у человека, который не ожидал увидеть подобное совершенство, несмотря на то, что был здесь уже много раз. Так бывает. Выходишь из храма красоты — и магия пропадает, теряет цвета, ощущения стираются из памяти. Но когда возвращаешься через какое-то время, то тебя вновь захлестывают эмоции, о которых ты уже успел забыть. И ты удивляешься: неужто я тогда не разглядел, насколько прекрасно это творение рук человеческих?

Да нет, разглядел и тогда. Просто успел забыть. И затем вернулся — чтобы вспомнить, чтобы вновь ощутить ту волну восхищения, что захлестывает полностью и не дает дышать. И вот ты вновь стоишь здесь, очарованный, задохнувшись от восторга, и слова даются с трудом.

Я киваю. Действительно потрясающе. Иного слова не подобрать.

Брюнет мягко трогает меня за рукав.

— Пойдемте. Здесь еще много того, на что стоит посмотреть.

Он прав.

Мы останавливаемся возле небольшой скульптуры, изображающей переплетенные руки. Пальцы неуверенно касаются друг друга, едва-едва. И я представляю взгляды тех людей, что позировали великому скульптору. Наверно, мастер просил их вообразить, что они любят друг друга, но до сих пор не решались на взаимное прикосновение. А может, это и правда были влюбленные, чьи отношения только зарождались. Само собой напрашивается предположение, что тогда, в мастерской, между их пальцами проскочила искра, и они поняли наконец: да, это оно, то самое чувство, которого люди порой ждут всю жизнь — и так и не могут дождаться…

— Поднимите руку.

Голос Брюнета словно сладкая вата, пропитанная вином — он обволакивает и пьянит, ему невозможно сопротивляться. Да я уже и так под гипнозом волшебных работ, излучающих концентрированную чувственность, что заполнила весь этот зал до самого потолка.

Словно сомнамбула, я поднимаю правую руку — и ее, будто змей-искуситель, обвивает его рука, повторяя жест, запечатленный в камне много лет назад. Тонкие музыкальные пальцы касаются моих, и я чувствую, как в моей груди что-то сжимается. Сейчас мыслей нет, нет рамок, границ, условностей. Есть только прикосновение самца, переполненного желанием — и ответ моего тела, соскучившегося по мужскому вниманию, не умеющего противиться природе в те минуты, когда мозг, этот вечный полицейский наших чувств, одурманен волшебной обстановкой, окружающей меня со всех сторон.

Чувствую обнаженной шеей дыхание Брюнета, и знаю — сейчас он коснется ее губами, и тогда я точно больше не смогу сопротивляться его мягкому, но настойчивому напору. Он ведь специально привел меня сюда, в музей, наполненный бесстыдно-раскрепощенной красотой, что грубо срывает с посетителей покровы благонравия и порядочности, обнажая наши тайные желания. И я понимаю: еще мгновение, и я упаду в объятия Брюнета, забыв обо всем, подчиняясь только зову плоти — и ничему больше.

Но тут справа щелкает затвор фотоаппарата, который, словно пробку из бутылки шампанского, вышибает меня из приторно-сладостного тумана…