Это суждение подтвердилось в полной мере в его последующей карьере и было повторено гораздо позже еще одним его близким коллегой, Альбертом Шпеером.

Интересно, что в Нюрнберге были представлены письменные показания генерального консула США в Берлине за этот период, с 1930-го по 1934 год, в которых указывается на то же: «Карл Дёниц всегда был не очень ментально устойчив». Дёниц оспорил возможность того, что американец вообще знал его в то время, когда он был всего лишь младшим офицером и работал в Вильгельмсхафене, и консул не смог представить полный отчет об их встрече, так как не вел дневники. Тем не менее, свидетельство человека, который не мог быть знаком с секретной характеристикой Канариса, — изумительное совпадение. Следовательно, некоторого доверия заслуживает и остальная часть его свидетельства, где мы читаем: «Он стал одним из первых высших офицеров армии и флота, который целиком идентифицировался с идеологией и целями нацистов».

Конечно, это утверждение вызывает подозрение хотя бы потому, что Дёниц не был высшим офицером на тот момент, но нет сомнений в том, что оно описывает его более поздние взгляды. Но касается ли оно времени, непосредственно предшествующего захвату Гитлером власти, и сразу после него? Безусловно, на своем посту офицера штаба в Вильгельмсхафене он был в курсе политической ситуации. Он сам ясно дал это понять в своем втором и последнем упоминании об этом периоде своей карьеры: «В мою задачу входили меры по защите от внутреннего смятения (среди военных). Эти вопросы часто обсуждались в министерстве обороны в Берлине, совместно с компетентными представителями всех родов войск».

Это указывает на то, что он проводил свое время не только в Вильгельмсхафене, как он утверждал в Нюрнберге, но участвовал в берлинских дискуссиях и, следовательно, мог попасть в зону внимания генерального консула Соединенных Штатов; он ведь был «попрыгун».

Это — лишь предположения. Но, учитывая его несомненные амбиции, пылкий патриотизм, темперамент и личный опыт борьбы с коммунистами, которых нацисты собирались искоренить, а также его более позднюю, задокументированную ненависть к коммунистам, было бы удивительно, если бы он не оказался причастен к восходящей звезде Гитлера как эмоционально, так и из карьерных соображений...

В своем собственном рапорте об отношении к нацизму, в ходе ответов на вопросы, которые он дал в 1969 году, он рисует уже знакомую картину республики под угрозой как со стороны левых, так и правых; средний класс двинулся поддерживать экстремально правого Гитлера, и поэтому центристы были слабы. В этих обстоятельствах представителям вооруженных сил стало ясно, что они не могут защитить государство от обеих угроз одновременно; «это значило бы бороться с большинством немецкого народа». Вооруженные силы, продолжает он, склонялись к нацистам из-за их стремления освободить нацию от версальских оков и их отношения к другим вопросам, таким как репарации, и, следовательно, приветствовали назначение Гинденбургом Гитлера на пост канцлера. «Мы, солдаты, также надеялись, что благодаря этой смене лидера коммунистическая угроза будет снята».

Это объяснение правдиво, как кажется, но при этом чрезвычайно мягко; как и во всех противоречивых местах своих мемуаров, Дёниц обходит действительно напряженные моменты. Верховное командование армии считало нацистскую партию революционной организацией, а уличную армию коричневорубашечников Гитлера, СА, и созданные незадолго до этого элитные подразделения чернорубашечников, СС, — столь же опасными для государства, как и коммунистов. По собственному признанию Дёница, положение вынуждало его к осторожности в отношении этих внутренних опасностей, и особенно в дискуссиях по этим вопросам между представителями разных родов войск при министерстве обороны в Берлине; но он предпочел скрыть сложность тогдашней ситуации и все сомнения и интриги, благодаря которым сошлись вооруженные силы и революционная армия.

Другим серьезным недостатком его отчета является умалчивание расовой идеологии. Она была центральным пунктом мировоззрения Гитлера; он ее никогда не скрывал, она была лейтмотивом фюрера, заразившим как внутреннюю, так и внешнюю политику государства. «Ни один народ не имеет больше прав на идею мирового господства, чем немецкий народ, — провозглашал он в 1933 году. — Ни один народ не имеет такого права претендовать на мировое господство на основании своих способностей и своей многочисленности. В результате этого первого раздела мира мы обнищали и находимся теперь в начале новой мировой революции...».

Эта тема была близка сердцу офицера империи. Флот поддерживал Гитлера не только ради того, чтобы сбросить версальские оковы или уничтожить коммунистов, но и чтобы выполнить мировую миссию, которая принадлежала Германии по праву расового превосходства и могла быть выполнена лишь с помощью мошного флота.

По мнению Гитлера, это был двухступенчатый процесс: надо было добиться гегемонии на континенте за счет колонизации Восточной Европы «херренфольком» («народом господ»), для чего была нужна дружба Великобритании, чтобы обеспечить себе западный фланг, а потом можно было бороться с Великобританией и Америкой за мировое господство. Такова же была стратегия имперского правительства в последние годы перед Первой мировой войной; эта стратегия провалилась из-за угрозы, которую представлял флот Тирпица, не позволивший Англии остаться в стороне на самой первой стадии. Гитлер не собирался повторять ошибку кайзера; он желал союза с Англией, по крайней мере, твердого понимания на тех основаниях, за которые канцлер Вильгельма II Теобальд фон Бетман-Гольвег боролся с 1912-го по 1914 год — свобода маневра в Европе взамен на свободу маневра, предоставляемую Англии.

На флоте придерживались тех же взглядов. Там тоже выучили урок от провала стратегии Тирпица; в любом случае там не собирались конкурировать с королевским флотом, имея крошечный флот, разрешенный Версальским договором; их стратегическим планом было установить основу для своего морского будущего и в ближайшее время не дать Англии никаких поводов к недовольству.

Гитлер был политическим животным с умением принуждать тех, кто ему был нужен для дела. Так национал-социализм и политика флота сошлись еще до того, как Гитлер пришел к власти и нацисты получили поддержку других заинтересованных групп.