За то время, пока он поднимал своих людей на высший уровень профессионализма, страна вступила в новый период кризиса. Причины были и экономические, и политические. С одной стороны, начало спада в мировой торговле показало искусственность того процветания, которым Германия наслаждалась за счет иностранных займов, и снова рост инфляции, банкротств и безработицы; с другой стороны, уклон влево на выборах 1928 года встревожил консерваторов и промышленников и ввел их в примерно то же самое настроение «загнанности в угол», что господствовало до 1914-го и сразу же после проигранной войны. В отчаянии они обратились к Адольфу Гитлеру.

Гитлер использовал время после освобождения из тюрьмы на перестройку своей партии и обеспечение себе главенствующего положения в ней. Его тактика была простой, но блистательно эффективной: то был принцип фюрера или «вождя», пирамидальная структура, заимствованная у армии, в которой каждый человек безоговорочно подчиняется своему непосредственному начальнику и верховному вождю, что превратило партию в продолжение его самого, институализируя его потребность доминировать и его неспособность слушать других и понимать чью-либо точку зрения, кроме своей собственной.

Раздражающие попытки прибегнуть к рациональным аргументам или лидерские ухватки соперников были запрещены указом фюрера. В краткосрочной перспективе это служило практической цели и как нельзя лучше предупредило раскол партии на мелкие фракции, что, таким образом, дало ему тактическую гибкость, позволило быстро реагировать на все и сфокусировать единую волю. В долгосрочной же, конечно, это несло множество опасностей, так как фюрера может испортить власть. Эта опасность была очевидной в случае Гитлера, так как он уже привык господствовать над своими ближайшими коллегами, из того же круга людей с ограниченным опытом и образованием, как и он сам, которые были совершенно зачарованы потоком его идей. Они замирали при его вспышках ярости, когда ему кто-то противоречил, и потрясались до глубин своей мелкой души при его приступах ненависти. Убеждение, гнев и мстительность — могучее оружие; Гитлер использовал его сознательно и бессознательно для удовлетворения своих собственных первобытных потребностей.

К его захватывающей ораторской силе добавлялся звериный нюх на скрытые чувства и желания других людей и крестьянская сметка в обращении с теми, кто в социальном, финансовом или интеллектуальном плане стоял на уровень выше, чем он; они же, со своей стороны, презирали и высмеивали его. Любому человеку с критическим складом ума было трудно принимать его всерьез. В своем окопном плаще на нелепой фигуре, с перхотью на воротнике, с лицом, единственной выразительной деталью которого были его голубые глаза, смотревшие прямо и яростно (он был близорук), он выглядел тем, кем и был: уличным агитатором. Его невзрачная внешность и неуклюжие манеры, свойственные австрийским «неряхам», богемная небрежность, столь контрастирующая с его партийным образом силы, вместе с природной левизной, проявлявшейся, когда он оказывался в более высоких социальных кругах, были его весьма ценными чертами. Благодаря им все политические противники и могучие потенциальные союзники воспринимали его как безобидного демагога, которого можно использовать, манипулировать им и отбросить, когда понадобится. Таким, возможно, он и остался бы, если по Германии не ударили спад торговли и безработица, увеличив число тех, чье негодование и свободное время могли быть подчинены его воле. В этом он был непревзойденным мастером. Как пропагандист он показал себя гением.

Инсценировка и спецэффекты партийных съездов в Нюрнберге, штандарты и знамена, марши и контрмарши, крики, музыка и эмоции толпы, уличные бои с внутренним врагом — большевиком, тиражирование в нацистских газетах и речах, исполненных ненависти к Версальскому договору и к «ноябрьским преступникам» в правительстве, которые его подписали, к большевизму и еврейскому мировому заговору, который породил его... Никогда не переходя от общих мест к частностям или поискам средств преодоления, никогда не вступая в дискуссию или спор, просто вдалбливая это в головы, как он это делал в своем близком кругу недоучек, крикливо и грубо. Именно такими методами партия росла численно — как одно из наиболее отвратительных следствий экономического кризиса. И именно в этот момент присоединение к ней молодежи с ее агрессией и идеализмом превратило ее в мощное движение.

Поэтому так получилось, что глава консервативных, промышленных и пангерманских сил Альфред Гугенберг, напуганный одновременным наступлением левых, обратился к нацистам! Гитлер имел именно то, чего ему недоставало, — поддержку масс; у Гугенберга же было то, чего недоставало Гитлеру, — финансовые ресурсы и политический патронат над промышленниками и землевладельцами. Как и многие другие до него, он недооценил, до какой степени богемный капрал жаждет господствовать и насколько первобытно-аморальна его натура. В терминах религии это был пакт с дьяволом; последствия этого были ему ясны; страх международного марксизма, горечь национального унижения, выраженного в ненавистных условиях Версальского договора, ослепили его и тех магнатов, которых он представлял. С помощью общенациональной машины пропаганды Гугенберга Гитлер стал известен в каждом немецком доме; на выборах в сентябре 1930 года, которым предшествовали кровопролитные столкновения между нацистам, «красными» и республиканцами, партия Гитлера повысила свое представительство в рейхстаге с 12 до 107 депутатов, превратившись во вторую по численности в парламенте.

Гитлеру оказывали широчайшую поддержку в вооруженных силах, особенно среди молодых офицеров и рядовых и особенно на флоте. Старшие армейские офицеры глядели на нацистов с той же опаской, что и на коммунистов, справедливо не видя большой разницы между ними: и те и другие были революционными силами, стремящимися к разрушению существующих институтов и общественных структур; и те и другие подразумевали диктатуру их партии. Но многие старшие офицеры на флоте симпатизировали нацистам, так как флот по-прежнему оставался новшеством и после мятежей 1918-го и 1923 годов и сражений Первой мировой нуждался более чем когда-либо в доказательстве, что он не какая-то дорогая, потенциально разорительная роскошь; а так как морским офицерам приходилось с гораздо большим трудом, нежели армейцам, объяснять выгоды от наличия флота нации, которая по-прежнему мыслила в категориях землевладения, они совершенно естественным образом склонялись к такой партии, как партия Гитлера, которая обещала им сбросить оковы Версаля и восстановить боевую мощь Германии.

К тому же, вероятно, ядро офицерского корпуса, которому предназначалось нести в себе семена будущего флота, было выбрано за здравый смысл, и поэтому они были так чувствительны к призыву Гитлера; общие слова, которые он произносил о миссии Германии в мире и о расовой основе этой миссии, были теми самыми, что им вбили в головы еще как офицерам империи. А когда Гитлер говорил о восстановлении чести Германии, о сбрасывании оков Версаля и о самостоятельности в вопросах обороны, они почти лично могли идентифицировать себя с потерянной честью флота и постыдными революциями.