Время от времени они проводили несколько дней в маленьком поместье фон Ламезана в Гольштейне. Фрау Ламезан была уверена, что любимым ребенком Карла Дёница была дочь Урсула. Сама Урсула вспоминала, что когда отец приходил домой не в духе, то мать подталкивала ее к нему, чтобы он успокоился. Однако первый, кого он приветствовал по возвращении домой, всегда был их пес, маленький шпиц по имени Пурцель. Как любой «самокопатель», Дёниц, естественно, был подвержен резким сменам настроения. Ингеборг была более легкомысленна, весела и открыта по своему характеру, и Урсула чувствовала, что она позволяет Карлу Дёницу доминировать; это находит подтверждение и в воспоминаниях фрау Ламезан; она описывает его как «человека долга», который жил ради работы и при этом, к сожалению, не заботился о других. Однако она же описывает Ингеборг как сильного человека. Она полагала, что они поженились, испытывая друг к другу сердечную склонность, хотя по временам он не имел достаточно времени, чтобы уделять ей внимания — из-за «своей задачи».

Такое впечатление, что обычные сложности в семьях военных, связанные с частыми разлуками и небольшими деньгами, пока муж пребывает в нижних чинах, в случае Дёница увеличивались из-за его повышенной ответственности перед работой и его темперамента, но во всех других отношениях их семья была вполне нормальной и дружной. Ингеборг была веселой матерью, которая искренне наслаждалась, изображая лошадку, во время игр с детьми; он был нежным отцом по праздникам или, когда ему позволяла работа, по выходным. Урсула вспоминает, что во время одной из праздничных поездок на Норденей было устроено соревнование по строительству песочных скульптур; ее отец принял в этом участие и вылепил гигантского сфинкса в два метра высотой, а она сделала этому сфинксу хвост. Однако она сделала его слишком длинным — с бантиком на конце, и отец рассердился и заставил ее укоротить его, прежде чем к ним подошел судья. Они украсили скульптуру ракушками и брызгали на нее водой, чтобы она не обрушилась раньше времени. Это — чудесная деталь, предполагающая у Дёница некоторое воображение, уважение к античной культуре или, может быть, просто отражение его собственных приятных воспоминаний о Средиземноморье.

В целом он был молчаливым человеком. В компании он мог заставить себя очаровывать собеседника, как на это указывали в своих характеристиках его начальники; на работе он говорил четко и ясно, на отдыхе был прекрасным товарищем, но никто не считал его хорошим рассказчиком или забавным весельчаком. И фрауЛамезан, и его собственная дочь вспоминали его как очень закрытого человека, сильной внутренней дисциплине которого претили опрометчивые, необдуманные разговоры. Возможно, воспоминания детства тоже входили в число таких ненужных тем. Как бы то ни было, остается подозрение, что чисто мужская атмосфера, в которой он рос, давление его отца и его собственная внутренняя настроенность, возможно, затеняли его юность и вынуждали его умалчивать о многих воспоминаниях.

Его отношения с братом казались хорошими. Деньги, которые давал ему в долг Фридрих и которые помогли Карлу содержать семью во время инфляции, уже упоминались. Хотя он и жил за границей, но время от времени приезжал к ним в гости, особенно часто на Рождество; Урсула вспоминает его с большой любовью как крупного, веселого человека, весьма отличавшегося по темпераменту от ее отца. Но младшая дочь Фридриха, Бригитта, вспоминает невероятное сходство в поведении и характере обоих братьев.

Когда Фридрих женился, Урсула была одной из подружек невесты, но через какое-то время братья поссорились и отдалились друг от друга; когда и почему это случилось, остается неясным. Те, кто дожил до старости из обеих семей, тогда были совсем маленькими, а Карл Дёниц об этом в своих мемуарах не говорит — на самом деле он вообще редко упоминает брата. Может быть, это случилось из-за денег, которые нужно было возвращать, так как Урсула полагала, что у них остались деньги дяди. Что бы ни было причиной ссоры, она сильно ударила по отношениям двух семей, и возможно, что Дёниц больше никогда после этого не видел своего брата.

В начале августа 1927 года о тайном перевооружении флота стало известно в результате так называемого «скандала Ломана» (Lohmann-Aftare). Давно уже было известно, что перевооружение, нарушающее договор, идет полным ходом. Однако когда финансовый директор «Берлинского листка», расследуя дело пропагандистской кинокомпании «Феб», наткнулся и напечатал подробности деятельности чрезвычайно засекреченной сети компаний, которые обеспечивались через контору «Морского транспорта» Ломана при Морском руководстве, то весь антивоенный запал коммунистов и пацифистов из крыла социальных демократов вспыхнул с новой силой, и флот вновь стал объектом нападок. Дёниц был привлечен к подготовке дела о флоте для слушаний в рейхстаге. К тому времени он уже работал в сотрудничестве с тем отделом армии, который был создан там по образцу его собственного отдела, когда стало ясно, что в политических делах люди из флота гораздо большие профессионалы. Его главой был подполковник Курт фон Шлейхер, офицер прусской закалки, который ненавидел республику за ее материализм и коррупцию и жаждал возвращения к авторитарным ценностям прежних дней.

Дёниц не упоминает «дело Ломана» ни в одной из опубликованных им книг, там он просто сообщает, что Шлейхер был главой одного из отделов, с которым он сотрудничал в тот период. Тем не менее, нет никаких сомнений в том, что он всей душой присоединился к защите военных от атак слева и что его неприязненное отношение к коммунистам и демократам любого цвета лишь усилилось.

Правительство попыталось замолчать факты собственного участия в «деле Ломана». Между тем самого Вальтера Ломана принесли в жертву вместе с министром обороны и несколькими высшими чинами флота, замешанными в этом деле; их судили и понизили в званиях или вообще отправили до срока в отставку. Среди них были Пфайффер, Верт, фон Лёвенфельд и глава всего флота адмирал Ганс Ценкер, которого в 1928 году сменил адмирал Эрих Редер. Канарис получил должность и был отправлен в действующий флот, как и Дёниц, хотя неизвестно, было ли это следствием того, что он был замешан в скандале. Ясно только, что то были косметические изменения и после некоторой паузы и флот и правительство продолжили свои попытки обойти запреты Версальского договора.

Так, в самый разгар волнений, в августе, Пфайффер провел совещание, которое посетили Канарис, Шпиндлер, представители отдела судостроения и ломановской фирмы-посредника, по поводу финансирования испанского проекта Канариса по строительству подлодок, тогда уже близившегося к завершению, а в ноябре, когда контракт был наконец подписан, Ценкер одобрил перевод четырех миллионов рейхсмарок из собственного бюджета флота.

Весной следующего года Фюрбрингер и его люди, закончив испытания второй немецкой субмарины, спроектированной немцами и построенной для Турции на роттердамской верфи Круппа, доставили лодки в Константинополь, и оба, Фюрбрингер и его главный инженер, остались там и возглавили турецкую школу подводников.

Между тем Дёниц с декабря 1927 года служил навигационным офицером на крейсере «Нимфа», флагмане командующего соединением разведывательных сил флота на Балтике — не кого иного, как контр-адмирала Вилфрида фон Лёвенфельда! Вероятно, это назначение было гораздо больше ему по вкусу, чем кабинетная работа в Берлине; и он записывает в своих воспоминаниях, что экипаж крейсера «объединен бодростью духа» и образовал сообщество, в котором «каждый юный моряк был так же счастлив успехам их корабля на учениях, как и капитан».