Не успеваю встать из-за стола, так толком и не поев, как мой амулет начинает ровно светиться, что означает вызов к ректору. На пороге зала нас с Моран поджидает профессор Адамс. Пытаюсь по лицу прочесть её мысли, но оно невозмутимо.

В полном молчании добираемся до кабинета ректора. Профессор коротко стучит и открывает дверь.

Лионелла нехотя переступает порог и тут же встаёт как вкопанная.

— Папа?!

Шагаю следом за ней в кабинет, в котором, помимо ректора Аренберга, сидящего за столом, ожидает высокий сухощавый мужчина в годах. Седые волосы зачёсаны назад, лицо изборождено морщинами, прозрачные глаза пронизывают, будто ледяная пика.

Старый дракон, герцог Моран, собственной персоной.

Он стоит, опираясь на трость из полированного дерева с золотым набалдашником, и вид имеет такой, будто готов испепелить всех на месте. Губы с опущенными уголками поджаты, брови сурово сведены на переносице.

Лионелла начинает заметно дрожать. Я смело делаю шаг вперёд. Мне нечего бояться. Это ведь она не давала мне жизни, украла моё кольцо, а потом атаковала своей магией.

— Благодарю, профессор Адамс, — говорит Аренберг, и мой декан покидает кабинет.

Лорд Моран по-хозяйски проходится вдоль стола, стуча тростью об пол.

— Что всё это значит, господин ректор? — голос у него сухой и резкий, сразу слышно, что он привык отдавать приказы и требовать.

— Лорд Моран, ваша дочь нарушила главный запрет: использовала магию на другом адепте, — бесстрастным тоном отзывается Аренберг.

— Доказательства?

Ректор переводит взгляд серых глаз на кусающую губы Лионеллу.

— Ваш амулет, адептка Моран.

Та будто не слышит, продолжая молча пялиться на ректора. Руки она по-прежнему прячет за спиной.

— Ты оглохла, Нелла? Подай господину ректору свой амулет!

Мне почему-то кажется, что, не будь в кабинете меня и Аренберга, он бы просто-напросто затряс её как куклу. Сейчас же ограничился гневным взглядом и требовательно протянутой ладонью.

Лионелла отмирает. Медленно, словно оглушённая заклинанием, поддёргивает манжету рубашки и стаскивает с запястья золотую цепочку с висящим на ней небольшим жёлтым камнем.

Вот почему я ни разу не видела амулета у неё на шее, где его носит подавляющее большинство адептов. Видимо, Моран стесняется своего дара второго ранга и потому прячет амулет под рукавом.

Лорд Моран отдаёт его ректору. Тот поднимается и подходит к Принимающей Чаше. Кладёт амулет на каменное дно, и почти сразу Чаша вспыхивает красным светом.

Лорд Моран оборачивается к дочери, и в красном отсвете маска застывшей холодной ярости на его лице кажется ещё более жуткой. И тут Лионеллу прорывает.

— Я ничего не делала! — восклицает на грани истерики, подаваясь вперёд и заламывая руки. — Клянусь! Это всё она!

— Вас видел весь второй курс факультета артефакторов, а также профессор Адамс, —возражает Аренберг. — Чаша только что подтвердила, что вы использовали магию не просто вне контролируемой среды занятия, но и натравили её за адептку.

— Я… Я…

— Какое наказание полагается за подобное нарушение? — спрашивает лорд Моран.

— Сто штрафных очков и отработки в течение месяца.

Крупные ноздри выдающего носа герцога хищно раздуваются.

— Ясно. Господин Аренберг, мне нужно переговорить с дочерью с глазу на глаз.

— Конечно, лорд Моран.

Старый дракон широким крепким шагом выходит из кабинета. Лионелла медлит, в зелёных глазах застыл ужас.

Интересно, что сделает с ней отец? Заберёт из Академии? Или только отчитает и продолжит держать рядом с будущим императором?

Наконец мы с ректором остаёмся наедине.

— Вы были у лекаря, мьес Шерман?

Вопрос застигает врасплох.

— Я… Нет, господин Аренберг. Со мной всё в порядке. Магия не причинила мне вреда.

Ректор едва заметно приподнимает серебристую бровь.

— Вот как. Очень хорошо. Тогда можете идти. В случае чего не стесняйтесь обращаться к своему декану или напрямую ко мне.

— Хорошо, спасибо, ректор Аренберг!

Выхожу из кабинета с чувством облегчения. Всё равно где-то в глубине души я опасалась, что либо ректор встанет на сторону богатой аристократки, либо отец начнёт её защищать. Но, похоже, его собственные заморочки оказались сильнее любви к родной дочери. На краткое мгновение мне даже становится жаль Лионеллу.