– Да не гулял я! – выплевываю в сердцах. – Я бы никогда… От неё – никогда в жизни, - голос срывается, и я перехожу на хриплый шепот.
– Я люблю Амину, тетя, очень люблю.

Искоса присматриваю за своей неожиданной, но самой ценной пациенткой. Протянув руку к умиротворенному лицу, ласково убираю огненно-рыжие пряди со лба и щёк, бережно поглаживаю её по голове. Отпустив гнев, мягко улыбаюсь.

– Ну, дети из воздуха не рождаются, - тянет Элеонора, пристально изучая меня. Специально провоцирует и следит за реакцией, а мне хочется волком выть и биться головой об стену.

Я уже сам себе не верю! Проще признать вину, чем доказать обратное.

– Герман? – тихо зовет Амина, приоткрывая глаза и жмурясь от яркого света.

– Да, родная. Разбудили мы тебя?

Не слушая меня, она панически хватается за живот, чуть не выдернув капельницу из руки.

– Что с ребёнком?

Я перехватываю дрожащие девичьи ладони и сдерживаю Амину, не позволяя ей подскочить с кровати. Дышу с ней в унисон, осторожно обнимаю. Больше всего на свете боюсь, что она в страхе навредит себе или нашему малышу. Эмоциональный фон у будущей мамочки ни к чёрту, и, к сожалению, в этом тоже я виноват.

Она должна наслаждаться беременностью, а не плакать из-за меня и прятаться по чужим домам. Вместо того чтобы окружить её заботой, я…

Проклятье! Чем сильнее люблю, тем больнее раню.

– Тш-ш-ш, любимая, - ласково нашептываю ей на ухо, покачивая в своих руках. – Все с ним хорошо. Я же обещал.

Порывисто расцеловываю пылающие от нахлынувшей крови щеки, снимаю губами соль с бархатной кожи, вытираю слёзы. Не отпускаю Амину, пока она не обмякнет в моих объятиях.

– Боже, спасибо, - выдыхает расслабленно. Снова плачет, не может остановиться. – Я помню только УЗИ, а потом… все как в тумане. Я спала?

– Да, родная, тебе это полезно, - аккуратно возвращаю её на постель, поправляю подушку и больничную простыню, а затем перекрываю капельницу. – Что-то беспокоит?

С серьёзным видом осматриваю её, но внутренне улыбаюсь. Мне доставляет удовольствие касаться аккуратного животика, где поселился наш малыш, и просто быть рядом с моей женщиной, смотреть на нее, вдыхать её запах, слушать тихий, нежный голос.

– Меня тошнит, - жалуется она совершенно по-детски и морщится капризно.

– Токсикоз мучает? Ты очень худая для своего срока, - хмуро свожу брови.

– От тебя её тошнит, устроил тут немецкие горки, а нам, между прочим, волноваться нельзя, - язвительно причитает Элеонора, вызывая у меня снисходительную ухмылку. Пусть ругает.

Охнув, она наклоняется к сумкам, достает термос и судочки, раскладывает их на тумбочке у кровати. По палате разносятся аппетитные ароматы еды. Хорошо так, уютно, по-домашнему. Я остываю, и Амина успокаивается, увидев близкого человека.

– Тётя Эля, вы так быстро вернулись, - бросает беглый взгляд в окно. – Ой, уже вечер? Сколько же я проспала?

– Столько, сколько нужно. Пора ужинать, мамочка, - киваю на тумбочку, где Элеонора чуть ли не скатерть-самобранку расстелила. Однако Амина кривится, облизывает пересохшие губы и отворачивается.

– Не могу я!

– Сынок голодный, - убеждаю ласково, а рука снова машинально тянется к животу. Отдергиваю ее, сжимаю в кулак.

Уверен, Амине неприятны мои прикосновения. Я для неё всё ещё предатель. И навсегда им останусь…

– Я сейчас чайку своего фирменного тебе налью, - суетится Элеонора с термосом и кружкой. – Кисленького. С лимончиком! Тебе сразу легче станет.

– Герман, ты можешь ехать домой, а со мной тетя Эля посидит, - неловко лепечет Амина, потупив взгляд.
– Да и Лана на дежурстве сегодня. Всё будет в порядке.

– Нет! – расстроенно рявкаю, а за грудиной пульсирует так, что дышать нечем. Стоит лишь представить, что мне придется опять бросить любимую, как страх сковывает лёгкие. – Я с тобой останусь!

Сегодня. Завтра. До конца дней…

– Тебя сын ждет, - настаивает, по-прежнему не глядя на меня.
– Нельзя его кидать на няньку.

– Амина…

Дотрагиваюсь онемевшими пальцами до ее руки. Убирает. Сцепляет кисти в замок, накрывая животик.

Молчит… И мне сказать нечего…

– Не врач ты, Гера, а кукушонок. Раскидал детей по свету, - сокрушается Элеонора, и на этот раз бьет словами особенно больно и метко. Меня совесть жрет за то, что я и отец хреновый, и как мужчина не смог свою женщину сберечь, и как человек… редкостный идиот!

– У меня все под контролем, - защищаюсь из последних сил. Делаю хорошую мину при плохой игре, но тетке не составляет труда раскусить меня. Она видит, что я на грани.