Раздав указания, Стефа уходит, плотно закрыв за собой дверь. Оставляет нас одних. Словно специально, чтобы помирить.

– Слышала? – кивает Герман в сторону выхода.
– Иди. Я сам, - снова тянется к малышу.

– Не трогай его, он пригрелся, - отрицательно качаю головой. – Я покормлю.… Если ты позволишь.

– Я не хочу тебя утруждать. Это все и так неуместно. Ты не обязана.…

Осекается, тяжело вздыхая и раздраженно запуская пятерню в волосы.

Демин злится. На себя. На ситуацию.

Пока он мучается угрызениями совести, я беру бутылочку, встряхиваю, размешивая молочко. С улыбкой показываю крохе, и тот жадно хватает соску губами. В воцарившейся тишине раздаются милые причмокивания и довольное мурлыканье.

– Как ты его назвал? – спрашиваю, только сейчас осознав, что в больнице мы совсем не говорили о ребёнке. Как будто его не существует. Но я устала бегать от проблем. – У него же есть имя?

– Да, - цедит Герман, садясь рядом с нами. – Миша, - чуть слышно произносит, касаясь пальцами взмокшего от усердия лобика.
– Михаил Демин. В честь моего самого близкого человека… - выдержав гнетущую паузу, добавляет с горечью: - которого больше нет.…

Я почти физически чувствую его боль, и сердце сжимается, вместе с кровью выталкивая все обиды, которые вдруг становятся пустыми и неважными. Малыш выпускает соску изо рта, начинает недовольно попискивать, отвлекая меня на секунду от тяжелого разговора. С нежностью смотрю на него, снова даю бутылочку и мягко улыбаюсь, когда он бьёт по ней кулачком.

Миша, значит… Истинный Демин.

– Кто такой Михаил? – уточняю после паузы осиплым шепотом.
– Твой родственник? Ты ничего о нем не рассказывал.

Герман медлит с ответом, и я начинаю жалеть, что затронула эту тему. Видимо, мы всё ещё слишком чужие для того, чтобы он впускал меня в свою душу.

Год вместе – и ни слова. В то время как о моей семье Демин знает практически всё.

– Брат, - раздается в полной тишине, как удар гонга.
– В нашей семье не принято говорить о нем. Запретная тема, потому что всем до сих пор больно.

– Если ты не хочешь вспоминать, то не нужно…

– Нет, - звучит безапелляционно, и я смиренно опускаю взгляд. Чувствую, как диван проминается рядом со мной, и Герман двигается ко мне вплотную, обнимая нас с Мишенькой. – Я хочу, чтобы ты знала обо мне всё, потому что ты теперь.… моя семья, - и целует меня в висок.

Он не спешит отстраняться, прижимается плотнее, будто дышит и напитывается мной, а я не шевелюсь - прикрыв глаза, растворяюсь в ощущениях.

Семья…

– Он старше? – решаюсь продолжить беседу, намеренно не говоря о его брате в прошедшем времени. Не хочу ранить Демина.

– Да, - усмехается. В хриплом голосе сквозят теплые нотки, ласкающие душу. – На пять минут.

– Двойня? – выгибаю бровь.

– Близнецы, но мы с ним были полными противоположностями. Ссорились в пух и прах, в детстве даже дрались, - расслабленно смеётся, на мгновение отпуская боль. – Я всегда был сыном своего отца и по его стопам пошёл в медицину, а Мишка – с пеленок бунтарь. Все ему не так, на каждый вопрос первый ответ: «Нет». Он все время куда-то торопился, будто спешил жить. Германию всей душой ненавидел, как бабушка Стефа. Когда появился выбор, принял российское гражданство и остался здесь. Родине служить.

– Военный? – тихо перебиваю его и тут же закусываю губу.

Герман становится мрачным, словно мы подбираемся к главной трагедии.

– Офицер ВМФ. Постоянно его в море тянуло, идиота отчаянного, - горько хмыкает.
– Ни дома, ни семьи, ни постоянного места жительства. Свободный морской волк. Мы редко встречались, почти не созванивались – он вечно был вне зоны доступа. У него была своя жизнь здесь, а мы с родителями за границей полностью погрузились в медицину. Так было до тех пор, пора однажды нам не сообщили, что его корабль не вернулся из рейса.

– Что произошло? – почти не дышу.

– В подробности нас не посвящали. Все под грифом «Секретно». Официально Михаил Демин до сих пор числится пропавшим без вести.

– А вы уши и развесили, потому что вам так удобнее, - ворчит бабушка, возвращаясь в комнату.

– Семь лет прошло, - обречённо роняет Герман. – Если бы он был жив, то уже дал бы о себе знать.

– Был бы немцем – не выжил, а русские не сдаются, - приговаривает она в привычной насмешливой манере, кряхтит и забирает у меня пустую бутылочку.

Я и не заметила, когда малыш допил смесь и начал втягивать воздух. Стефа поспешно берет его на руки столбиком, аккуратно похлопывает по спинке, а после укладывает в колыбель.

– Я Мишаню сама уложу, а вы идите ужинать, - командует она, покачивая маятник кроватки. – Младшенького тоже надо покормить. Хоть с этим справишься, чудак? – покосившись на мой живот, грозно стреляет прищуренными глазами в Германа. Тот не обижается – привык.

По-доброму улыбнувшись, он берет меня за руку. Бережно притягивает к себе, помогая встать с дивана. Обнимает так осторожно, словно я могу рассыпаться от одного неловкого движения.