– Рафаэлка уехал, я осталась одна и ты говорил как-то…

Ну вот опять она называет сына, как конфеты с кокосом. Сколько раз просил так не делать. Нет же. Гуля томно вздыхает, глаза в пол опускает. Не действует нифига. Только раздражаюсь.

– Ты говорил, что когда он станет совершеннолетним, ты перестанешь платить. Но вот уже три месяца ты все-таки платишь.

– Серьезно?
– хмыкаю, изображая удивление.
– Молодец, что честно предупредила, скажу бухгалтерии.

– Нет-нет, - размахивает она ладонями.
– Я хотела сказать, что это великодушно с твоей стороны…не забывать обо мне.

А я тут же вспомнил, как она год назад орала на меня из-за того, что банк заблокировал ее карту. Тогда я был старым козлом и шел на хрен. В Гуле все-таки умерла актриса.

– Просто Рафа тогда еще не уехал. Но ты же понимаешь, что у него теперь своя жизнь. Как и у нас. Надо идти дальше. Мальчик вырос.

Гульнара смотрит на меня жалобно, губу поджимает, кладет локти на стол и роняет голову в ладони. Плачет. Еще чуть-чуть и будет верещать: “На кого ж ты меня оставил?” Не выношу женские слёзы. Тупею от них.

– Что ты от меня хочешь, Гуля?
– недовольно вздыхаю, приближая долгожданную развязку.

– Может, возьмешь меня к себе на работу?
– всхлипывая, просит она.

– Куда?
– усмехаюсь громко.
– Ты же ничего не умеешь! Ты ни дня не работала после свадьбы.

– Я научусь. Мне всего сорок. Я могу быть твоим секретарем.

– У меня уже есть Просто Мария. Ее не подсидишь, - черт, как хочется смеяться.

– Ну где угодно могу поработать.

– О!
– восклицаю.
– На ферму нужны доярки. Пойдешь?

– Что?
– губы кривятся, а в глазах нескрываемый гнев.
– Какой еще дояркой?

– Обыкновенной. Я своих сотрудников не обижаю. Зарплата хорошая, соцпакет, отпускные, больничные.

– Ты…ты, - задыхается она.
– Меня…коров доить?

– А почему нет?

– А ничего что я тебе сына родила?
– вот в бывшей и просыпается фурия обыкновенная.
– Ночами не спала! На реабилитации с ним ездила! Развивала как могла! А ты сейчас обижаешь меня!

– Началось, - качаю головой, подушечками пальцев сжимая переносицу. Гуля понимает, что переигрывает и замолкает.

– Ты спросила про работу, я ответил! Какие унижения?
– сохраняя последние крупицы терпения, рявкнул я.
– Хочешь работать, устройся!

– Куда?

– Да куда угодно!
– бью ладонью по столу, а бывшая аж подпрыгивает.
– Мест что ли мало?

– Я думала ты мне поможешь, - обиженно дуется, берет со стола салфетку и показательно вытирает глаза.
– Я могу быть офис-менеджером, например. Или в рекламном отделе.

И на кой мне этот головняк - лицезреть бывшую в офисе каждый день? Да мы с ней дольше пяти минут наедине продержаться не можем, а она еще хочет работать на меня.

– Ну, пожалуйста, Фар, - протягивает руку и снова накрывает мою ладонь своей, поглаживает, ловит взгляд. Мне снова становится смешно, и я тихо качаю головой. Она меня за столько лет так и не узнала до конца. Впрочем, как и я ее. А потом я вспомнил, что пообещал сыну присмотреть за его матерью. Потому что какими бы чужими мы не были, но нас объединяет один светлый, сильный человек.

– В понедельник приходи в офис. Ничего не обещаю, но подумаю.

– Правда?
– убирает от лица салфетку и хлопает ресницами.
– Ты серьезно?

– Да, - бурчу почти сердито.

После встречи с Гульнарой еду в родной КСК сбросить напряжение. Заранее предупредил всех причастных, чтоб снова с конем не получилась засада. К моему приезду Верного уже подготовили, накормили, седлали. Взобравшись на своего вороного коня, натягиваю поводья и устремляюсь к воротам. Галлоп по равнине - то, что мне сейчас очень нужно. Потом заеду в сады, проверю. Сезон сбора урожая начался, приезжают люди из города и для меня важно, чтобы там был порядок.

На выезде пересекаемся с Азизом, который привел с прогулки группу гостей.

– Салам алейкум, дядя Фара, - поднимает руку в приветствии.

– Уалейкум салам. Как все прошло?

– Хорошо. Как всегда, - улыбается.
– Кстати, дядь Фар, та татешка тоже приехала сегодня.

– Какая татешка?
– хмурюсь, не понимая, о какой тёте речь.

– Ну помните, которая Верного увела в прошлый раз. О!
– вспомнил он что-то.
– С косой!

– Где?
– спрашиваю не своим голосом и нетерпеливо жду, буравя беднягу злым взглядом.