Я уже сто раз назвал себя старым дураком, но конная прогулка была моим единственным спасением.

Уже не отрицаю, что после свабдьбы я смотрю на Саю совсем по-другому. Меня тянет к ней, я хочу ее, и эти первобытные инстинкты сильнее меня. Но я держу себя в узде. Я не могу ее напугать, у меня одно желание - оберегать.

Сейчас я дал ей фору - захотел посмотреть, какая она наездница.

То, как Сая скачет на лошади вызывает в душе трепет и восхищение. Ее длинные волосы развеваются на ветру, когда она летит быстрее этого самого ветра. Подобно амазонке, держит поводья одной рукой, привстает на стременах и ничего не боится. Мне кажется, если дать ей лук и стрелы, то она непременно справится. А может даже одна из них попадет мне меж глаз или в самое сердце.

Лицо ее сосредоточено и прекрасно. И я понимаю, какое удовольствие она сейчас испытывает. А мне неожиданно в кайф разделять его с ней.

Да, я хотел ее поцеловать там. Оказавшись рядом, почувствовал яблочный аромат и понял, что пропадаю. Но я приказал себе остановиться, потому что мы не во сне и она - из плоти и крови - не поймет меня. С ней надо по-другому, она ведь хрупкая, тонкая, маленькая. С одной стороны, я с ума схожу от того, что она такая маленькая по сравнению со мной. Не Дюймовочка - в ней, наверное, сантиметров сто семьдесят. А у меня сто восемьдесят. Пугает другое: она слишком молода для меня. Слишком чиста и невинна, хоть я и понимаю, я слышал, что у нее однажды уже был мужчина. Все равно…Мне все равно.

Со мной творится нечто необъяснимое. Меня ведет от девушки, которую я встречал от силы раза три. Но притяжение такое сильное и бесспорное, что я, проживший на этом свете почти полвека, теряюсь в ее присутствии. Стоило прикоснуться к ней, как тут же вспомнил, как покалывало кончики пальцев, когда я гладил ими идеальную обнаженную спину во время танца. Не думал, что в таком возрасте еще могу, как мальчишка, сгорать…и молчать.

– Хочу тебя похвалить, - говорит она, когда мы медленно движемся в сторону КСК.
– Я узнала от местных, что ты защищаешь местные сады.

– Врут, - усмехаюсь я.

– Не скромничай, - улыбается.
– Люди это очень ценят, а сады - это наше утраченное наследие. Моя бабушка рассказывала, как в 50-е в арыках прямо в центре города можно было выловить апорт из арыков, который падал туда еще в горах. А вода в была такая чистая, что хозяйки брали ее ведрами с арыков и ставили на огонь.
–

– Бабушка мне тоже такое рассказывала. Да, были люди в наше время.

– Не то, что нынешнее племя, - засмеялась она.
– Ты татарин?

– Татарин.

– Я тоже.

Бросаю на нее хмурый взгляд. Я думал, она казашка, но просто светлая и голубоглазая - белая кость.

– Какими ветрами?

– На четверть. Моей дедушка по папе был светловолосым и голубоглазым татарином, а бабушка - темненькой казашкой. Но дед умер, когда папа был совсем маленьким, а ажека так и не вышла замуж.

Слушаю ее, а внутри радуюсь, что татарка. Ания все-таки была права: характер у нее наш, боевой. Ловлю себя на мысли, что время с ней пролетает слишком быстро. Она умна, образована и изящна. А уж в седле сидит, как сакская царица.

Вскоре мы въезжаем с ней в ворота комплекса. Завидев нас, навстречу бежит один из конюхов, ждет, пока спустимся, и забирает Снежану. Верного в конюшню веду сам, оставив Саю во дворе.

Через пять минут нахожу ее за оградой плаца. Положив руки на перила, она наблюдает за тренировкой ребят из реабилитационного центра. Сегодня день солнечных детей. Группа из пяти человек вместе с мамами приезжает на минибасе, который предоставляет центр. Далее мамы стоят за оградой, а с гостями занимаются инструкторы.

Когда я встаю у нее за спиной и окликаю, она оборачивается и вдруг резко прячет лицо и касается ладонью щеки.

– Ты что, Сая?
– встаю рядом с ней и сведя брови к переносице, заглядываю в глаза.

– Все хорошо, - натягивает улыбку.
– Мне тут просто что-то в глаз попало, - она чешет пальцем правый глаз, а я смыкаю пальцы на тонком запястье и останавливаю.

– Ну–ка покажи. Ну давай, я посмотрю и подую.

Сая подчиняется, а я убираю ее волосы назад, фиксирую ладонями лицо и начинаю осторожно дуть в глаз. Девушка покорно ждет. Я же понимаю, что никакая там не соринка. Все это ложь.

– Плакала? Почему?

– Деток жалко, - поджимает губу и взглядом указывает на маленьких наездников.

– Они не любят, когда их жалеют. Они сильные и выносливые.

– Но это так несправедливо, - восклицает она печально, а я теряюсь.

Как же я ошибся в нашу первую встречу, приняв ее за испорченную мажорку. Нет, она совсем другая: открытая, искренняя, эмоциональная, настоящая. Поглаживаю ее по щеке и боковым зрением замечаю, что нас уже косо поглядывают.

– Да, - отпускаю ее и сам смотрю на плац.
– Но жизнь вообще не справедлива. Только одних она может сломать, а других сделать сильнее. И они приходят сюда регулярно, чтобы стать такими. Эти дети, если с ними заниматься, а не жалеть, потом вырастают самостоятельными и даже находят работу.