Хотя на кухне уже суетятся повара и обслуживающий персонал, мы с Тео сидим в маленьком уголке для завтрака, который построила моя мама, — в нише, окруженной окнами, из которых открывается вид на травяной сад и полосу деревьев, ведущих к озеру. Утро холодное и морозное, листья и трава призрачны под ледяной пеленой.

Тео сидит с большой кружкой зеленого чая, а мы делим стопку банановых блинчиков и свежие фрукты.

— Захара еще спит? — спрашивает Тео, когда я сажусь рядом с ней с чашкой черного кофе.

Я киваю.

— Учитывая то, в каком состоянии она была прошлой ночью, она проснется с убийственной головной болью и похмельем, которое может стать последним похмельем.

Тео морщится. — Думаю, да. — Она колеблется. — Она… в порядке?

— Это сложный вопрос. — Я смотрю в окно на бледно-голубое небо вдалеке. — Если честно, я не совсем уверен.

— Она ведь не шутила насчет яхты герцога, верно? Сначала я подумала, что это так, но… — Взгляд Теодоры последовал за моим в окно. — Но ты выглядел искренне обеспокоенным, и я заметила некоторую… наверное, холодность между ней и вашими родителями. Сначала я думала, что мне это показалось, но теперь я не уверена.

— Тебе это не показалось. — Я вздыхаю и снова поворачиваюсь к ней. — В последнее время они не очень довольны ею. Хотя, наверное, можно сказать, что, строго говоря, они никогда не были довольны ни одним из нас, никогда. Но совсем недавно Захара училась в частной школе для девочек во Франции, и ее застукали за связью с учителем. — Я обхватываю пальцами свою чашку и сжимаю горячую керамику. — Именно по этой причине ее забрали из школы и отправили в Спиркрест — ну, ты понимаешь, под моим присмотром. И это причина "холодности", которую ты почувствовала. Не думаю, что мои родители до конца простили ее за то, что произошло.

— Простили? — тон Тео потрясен. — Простили ее за что? За то, что ее обхаживал один из сотрудников школы? — Она покачала головой. — Этот человек должен сидеть в тюрьме. Я очень надеюсь, что твои родители выдвинули обвинения.

— Предъявление обвинений сделает все слишком публичным. Я искренне верю, что мои родители скорее умрут, чем узнают из новостей, что их дочь была замешана в таком скандале. — Я вздыхаю и качаю головой. — Честно говоря, в этом отношении я согласен с родителями, хотя и не по тем же причинам. Жизнь Захары закончится, если произошедшее станет достоянием общественности. Жертва или нимфетка — неважно, как ее будут изображать в СМИ, — ее жизнь будет такой же, как и их. Ее съедят заживо, разжуют и выплюнут журналы, газеты и веб-сайты, разорвут на части все читатели таблоидов и блогеры-сплетники, раздавят под пристальным вниманием на долгие годы, возможно, десятилетия. Ей никогда не дадут забыть о случившемся, она никогда не сможет жить дальше. Это убьет меня, если это случится с ней.

— Мне так жаль, что это случилось, Зак.

Тео кладет свою руку на мою. Ее пальцы, обычно такие холодные, теплые от кружки с чаем.

Я поворачиваю свою руку под ее, так что мы оказываемся ладонь к ладони, и переплетаю свои пальцы с ее.

— Мне тоже очень жаль. Я бы хотел лучше защитить Захару. Я все еще хочу сделать больше, чтобы защитить ее. Я даже пытался уговорить Якова присматривать за ней, но это только разозлило ее.

Теодора поднимает кружку свободной рукой, оставляя другую в моих руках.

— Ей могло показаться, что вы шпионите за ней или, что еще хуже, пытаетесь ее контролировать.

— Именно это она и чувствовала, она сама мне сказала. Она очень откровенна, когда дело доходит до высказывания своего мнения, как ты, я уверен, заметила. — Я отпиваю глоток кофе и качаю головой. — Но она не могла быть так зла на то, что Яков шпионит за ней, раз уж решила пригласить его на Рождество.

— Правда?

— Да. Думаю, она и ее друзья используют его в качестве телохранителя, когда ходят по клубам.

— Я могу это понять. — Тео смеется, сидя за чаем. — Могу себе представить, что Яков — идеальный парень, если ты хочешь, чтобы другие парни оставили тебя в покое.

— О? — Я наклоняюсь к Теодоре и поднимаю бровь. — Может, тебе с Захарой нужно создать что-то вроде фан-клуба Якова?

— Не нужно, — отвечает Теодора самым приятным тоном. — У него уже есть один.

Я отступаю. — Правда?

— Конечно. Это называется женское население Спиркреста. Подождите, нет. — Теодора прерывает себя. — Кого я обманываю? Это не только девушки. Давай просто назовем это большей частью населения Спиркреста.

— Мы говорим об одном и том же Якове? Сильный, высокий, почти не говорит полными предложениями?

— Высокий, сильный, молчаливый? — Теодора пожимает плечами. — А что может не нравиться?

Меня охватывает внезапное чувство предательства. Не от Теодоры, а от Якова, который все эти годы выдавал себя за моего друга, пьющего водку и дерущегося на кулаках, и вдруг обнаруживает себя гораздо более сложным, многослойным и, очевидно, вызывающим восхищение.

— Через два дня он уезжает с Захарой в Париж, — говорю я Теодоре, сузив глаза. — Так что не вынашивай никаких идей и придерживайся своих мрачных, хорошо говорящих пиратов.