— Я не хочу жить с тобой в одном доме целый год, — твердо и безапелляционно заявляет она. — Это будет лишним. И Марина… Она…

— … нормальный и вполне здоровый на вид подросток, — продолжаю за нее, потому что в отношении мелкой Нимфетаминка явно слишком переигрывает в опеку и заботливую сестричку. Сомневаюсь, что ее мать, когда еще была жива, хотя бы в половину так же сильно беспокоилась о судьбе младшей дочери. Иначе все они не оказались бы в такой заднице.

— Сколько времени нужно, чтобы подготовить документы, Грей?

— Около недели, — говорю наобум. Юристы наверняка могут нарисовать все за пару дней, понятия не имею, почему я тяну время. Вроде бы в моих интересах поскорее заполучить участки. Тогда что это?

— Хорошо. — Аня решительно встает со стула, на скорую руку распускает и снова закалывает волосы карандашом. — Значит, я пока поищу жилье, чтобы потом сэкономить время.

Я безразлично дергаю плечом.

Кто я такой, чтобы мешать ей самовыражаться.

— В воскресенье поедем смотреть твои владения, — это я про участки. — Выберешь, который останется за тобой.

— Вот. — Она кладет передо мной блокнот, первые страницы которого действительно заполнены пунктами плана. — Я признаю, что поспешила, послав цветы твоей бывшей жене, прошу за это прощения.

Хорошо, что в этот момент у меня во рту ничего нет, потому что в шаге от того, чтобы перенять дурню Анину икоту.

Она сейчас так запросто и искренне извинилась.

В смысле, без подъёбок, спокойно. Не так, будто делает мне страшное одолжение.

Просто по-человечески признала, что была не права.

Хотя по большому-то счету, ничего криминального в ее поступке не было, а уж если оглядываться на тот «маленький факт», что инициатором всего этого спектакля вообще был я сам, тогда ее вина становится вообще микроскопической.

До меня с оглушительной откровенностью вдруг доходит, что за эти годы я настолько отвык общаться с нормальными «смертными» женщинами, что любое проявление чего-то живого и настоящего вызывает у меня шок.

— И, Влад. — Серые глаза Нимфетаминки смотрят на меня ясно и серьезно. — Пожалуйста, больше никогда не повышай на меня голос. У меня была далеко не самая идеальная семья, но я не привыкла к тому, что на меня орут. Меня это пугает.

— Вообще-то я почти обделался, когда ты на меня рявкнула. — не могу не фыркнуть в ответ. Но тут же миролюбиво лыблюсь: — Хорошо, партнер. Извини, что я бываю придурком — жизнь меня к такой трепетной фее не готовила.

— И про мою девственность шутки тоже заканчивай, — добавляет уже строже.

— Женщины, — в шутку трагично закатываю глаза, — дай им палец — откусят руку.

Не говорить же Ане, что шутки про невинность — это не чтобы ее унизить, а чтобы вдруг самому не забыть, почему мне нужно держать свои грабли как можно дальше от нее.

— Я отметила те пункты, по которым мне необходимо твое согласие. — Переключает мое внимание на блокнот, некоторые строчки которого действительно помечены с маркером.

— А до понедельника это подождать не может?

— Нет.

Она еще ничего толком не сделала, но от такого рвения мне чё-то как-то не по себе.

Но чтобы не обижать ее старательность, все-таки бегло просматриваю.

На первый взгляд ничего такого: пару раз прислать цветы, заказать доставку еды, подарить билеты в театр (Аня даже написала даты, спектакли и время). За пять лет брака я ни разу не слышал от Кузнецовой, чтобы она обосраться, как хотела в театр. Но Ане говорить я этого не буду, все равно этот пункт в ее списке даже не в первой десятке.

— А это что? Какой еще, блядь, Париж?

— У Ольги через три недели показ, в котором она принимает участие. Очень важное событие. Ты должен там быть.

— Мне лучше не спрашивать, как ты все это выяснила меньше, чем за сутки?

— Блин, Грей, она же буквально трубит об этом во всех своих соцсетях. — Аня хмурится и смотрит на меня с осуждением. — Ты бы хоть иногда туда заглядывал.

— Соцсети, Нимфетаминка, меня вообще не интересуют. Все, что ты там видишь — ложь, пиздеж и провокация.

Хотя ее странице я поверил. Ничего о ней не знал, видел впервые в жизни, но даже мысли не возникло, что все это — абсолютно показушная история и игра на публику.

Еще одна непонятная реакция моего организма.

— В Париж я точно не поеду.

— Почему? — Она абсолютно искренне не понимает. — Это же самое лучшее в мире место, чтобы примириться с любимы человеком.

У меня от этого ее «любимым человеком» мозг взрывается. А может, пока не поздно, плюнуть и рассказать ей правду, зачем мне на само деле вся эта клоунада перед бывшей? Всегда ведь есть небольшой шанс, что Аня примет мою сторону. Ну или окончательно убедится в том, что я самое ужасное, мелочное и неспособное на великодушное прощение дерьмо, и вообще откажется иметь со мной дело.