На этот раз Грей вообще никак не реагирует.

Что мне делать?

Я мысленно проклинаю себя за все на свете, но больше всего — за то, что дала позволить обвести себя вокруг пальца. Расслабилась, даже успокоилась. Завтраки готовила как дура набитая, даже расстроилась, когда он не пришел.

Разрешила себя трогать.

Уложить в постель.

За три дня.

Господи.

Жгучая смесь отвращения к самой себе помноженная на мысль о том, какой легковерной и легкодоступной я оказалась в свои уже далеко не маленькие годы, заставляют желудок сделать кульбит. Рвота подкатывает к горлу так стремительно, что я даже не успеваю хоть как-то ей противостоять.

Сгибаюсь пополам.

— Блядь, Ань!

Меня долго и безудержно выворачивает наружу.

Спазмы не прекращаются даже когда в моем желудке не остается вообще ничего.

Меня тошнит брезгливостью и болью.

Тошнит так сильно и остро, что подгибаются ноги.

Я хочу сказать Грею, чтобы больше никогда не смел меня трогать, потому что снова чувствую на себе его руки, но мои голосовые связки, кажется, тоже вышли из строя. В том месте, где я чувствую его прикосновения — сейчас мое тело настолько вышло из строя, что его ладони ощущаются как будто вообще везде — кожа горит и зудит даже через одежду.

— Где болит, Ань? Что мне сделать? Да скажи ты что-нибудь!

Я кое-как одергиваюсь. Наверное, это просто рефлекс, потому что происходит почти без участия мозга. Снова и снова дергаюсь как будто под напряжением, пока до Грея, наконец, не доходит, что мои конвульсии — результат его близкого присутствия. И он снова отступает. А я, наконец, могу сделать вдох.

Один, потом еще один, и следующий, уже глубокий, после которого в голове потихоньку проясняется.

Я испачкала рвотой собственную обувь, но чувствую себя грязной с ног до головы.

И что теперь?

Куда идти?

Ползком на коленях к отчиму и умолять… о чем? Вручить меня Шубинскому? Кого? Меня или Марину? Образ моей маленькой сестры рядом с тем ужасным стариком разрывают нервы еще одной порцией болезненных спазмов.

Я снова как будто возвращаюсь в тот день, когда у меня не было ничего, только вера в Бога, что случится какое-то чудо и мы с Мариной окажется в безопасности. Вот, оказались. Из огня да в полымя.

Почему-то взгляд фиксирует проходящую мимо девицу с «папиком» — парочку из автосалона. Мне кажется, или теперь она смотрит на меня не как на более удачливую «коллегу», а как на тряпку, которой смахнули пыль с обуви? Это ведь проекция подсознания, на нас с Владом не написано, что я вдруг узнала, за что мне на голову валятся такие дорогие подарки. Или это и без слов настолько очевидно?

Только через секунду замечаю, что на самом деле стою тут одна — Влада нигде не видно.

Но его машина по прежнему прямо за мой спиной. Облокачиваюсь лопатками на прохладных металл в надежде получить хоть каплю облегчения. Нифига это не помогает. Меня сейчас даже целая ванная со льдом вряд ли сможет остудить. На вопрос «что дальше?» по-прежнему нет ответа. У меня нет денег. У меня нет жилья. Вопрос по опеке Марины до сих пор не решен. Но спасибо Грею — хоть документы вернул. И даже телефон, на котором я зачем-то проверяю время, тоже подарок моего «спасителя».

И Грей прекрасно знает, что деваться мне некуда, иначе не оставил бы вот так без присмотра. Куда я уйду без сестры? Ради Марины разрешу себя как собаку на любую цепь посадить.

«А если хвостиком вилять прикажешь — тоже сделаешь?» — ёрничает внутренний голос. Он сегодня просто в ударе — одни упаднические настроения. Хотя нет, есть среди всего этого одна приятная мысль — по крайней мере мой «женатик» молодой и красивый.

Закрываю лицо ладонями, прячась от собственного неуместного цинизма.

Это защитная реакция.

Мозг переработал первый шок, понял, что выхода нет и начал искать хоть какие-то плюсы в неизбежном.

— Пей, Ань, — перед глазами появляется маленькая бутылка с минералкой и голос Грея фоном. — Будет легче.

— Легче мне будет только если ты скажешь, что это была просто идиотская шутка. — Пить хочется ужасно, губы моментально стали такими сухими, что по ним даже языком проводить больно. Но я лучше умру на месте, чем возьму из рук этого обманщика еще хоть что-то.

А вдруг и права пошутил?

Решил проверит на стрессоустойчивость?

Я же знаю, что у него с головой не очень в порядке, мало ли что придумал на этот раз?

На Грея смотреть не хочется, моя шея болит от каждого миллиметра, который мне приходится усилием воли заставлять ее преодолевать. Но я хочу увидеть его лицо. Чтобы что? Увидеть там дурацкую улыбку, какое-то подтверждение тому, что он не женатик, а просто больной придурок?

Но никакой улыбки там нет.

Нет вообще ничего, только какая-то непроницаемая темнота, настолько мрачная, что даже не хочу пытаться в нее заглянуть.