Прошло немного времени с тех пор, как я оставил червям то, что было моей человеческой социальной личностью, разум, привыкший с колыбели к русским пейзажам, рисовал для себя привычные картины моей родной земли: заснеженные степи, сливающиеся с горизонтом, где ветер поднимал снег, собирая его в холмики, множащиеся до самого горизонта; деревни с избами, оживленные работой жителей, всегда занятых своими делами; скот, мычащий в час отдыха; крестьянки, болтающие или напевающие, собирая белье, сохнувшее на ветру с утра; сани и тройки, возвращающиеся с дородными хозяевами, хорошо укутанными и еще более спокойными под своими шубами, после того как проехали 5 или 8 верст, довольные результатами своих покупок и продаж…

Но вдруг все изменилось.

Я оказался в бледно-голубом поле, сияющем зарей, чье великолепие окрашивало нежными красками огромный регион. И там, сидящий, задумчивый, словно созерцающий что-то, что я был бессилен также различить, я увидел привлекательную фигуру, чей облик меня удивил. Можно было подумать, что я находился в присутствии одного из тех учеников Назарянина, из тех, кто анонимно следовал за ним в его странствиях по отрогам Иудеи и пшеничным равнинам Галилеи.

Присмотревшись ближе и внимательнее, я понял, что фигура беседует с небольшим собранием слушателей, сидящих на земле вокруг него, как принято на Востоке, словно давая интервью или урок. Вокруг простирался восточный пейзаж, напоминающий библейские описания. У меня возникло впечатление, что время отступило на два тысячелетия, перенеся меня, незаметно для меня самого, в Галилею времен странствий Господа по ее краям.

Свет зари, неизменный, мягко падал на группу и окружающий луг, с перламутровым сиянием, создававшим такие уникальные светотени, что я бросаю вызов всем художникам, когда-либо жившим на Земле, воспроизвести на своих полотнах хотя бы один из тех небесных отблесков, которые мне посчастливилось тогда созерцать.

Я тихонько приблизился к увиденной группе, осторожно, с некоторым любопытством. И счел себя учеником того предполагаемого учителя, как и других, окружавших его. И вот что я услышал и увидел:

— Мы в любой момент вернемся для нового земного воплощения, учитель Закхей… Расскажи нам о себе, об апостольских временах, о проповедях Назарянина, излагающего свою Благую Весть, которую ты, вероятно, слышал… Было бы очень полезно сохранить в закоулках сознания что-то вдохновляющее, ослепительное из того времени… чтобы, когда мы снова окажемся людьми, постепенно через каналы интуиции просачивались эти спасительные уроки, которые ты умеешь рассказывать в виде воспоминаний, вынесенных из этого духовного плана, где мы находимся… — с улыбкой попросили ученики, все привлекательные личности, очень приятные на вид.

Я встрепенулся.

"Закхей?…" — подумал я. — "Неужели это тот самый, который взобрался на смоковницу, когда Господь входил в Иерихон, чтобы увидеть Его проходящим?… Тот самый, в чьем доме остановился Иисус? Который устроил пир для Учителя, когда Царство Божие еще раз было преподано людям доброй воли среди гостей?… Возможно ли, что я действительно находился в присутствии Духа, который был мытарем во времена Господа в Иудее; что я встречу кого-то, кто, в свою очередь, знал Иисуса Христа?…"

Взволнованный, я придвинулся еще ближе. Я сел перед ним, как и другие, глядя на него.

Насколько я мог видеть, это общество отражало образцовую демократию, превосходящую по морали и братству даже ту, о которой я когда-то мечтал для России и мира в часы отчаяния, когда наблюдал, как зло преследует добро, сила господствует над правом, тьма преобладает над светом. Я пришел туда без полномочий, без представлений. Я сидел среди всех, уверенный, как будто разделял благодеяния отчего дома среди братьев. Я приблизился к говорящему учителю, и никто не осуждал мою дерзость, не требовал объяснений моего вмешательства. Позже я узнал, что если такое происходило, то это было лишь вопросом духовного сродства. Сам факт того, что мы все тяготели к этому плану, служил удостоверением, которое было именно таким и никаким иным. Кто был там, был потому, что мог и должен был быть. Ничего больше. Я был там. Должен был быть. В Потустороннем мире нет двусмысленности или полумер. Что есть, то есть! И именно поэтому никто не прогонял меня от говорящего учителя. У меня было право быть рядом с этим учителем. И я был там.

Я посмотрел на того, кого называли Закхеем. Спокойное, доброе, нежное лицо, всё ещё молодое. Сверкающие и проницательные глаза, словно питаемые непобедимой решимостью. Тонкие губы, вытянутый подбородок с небольшой чёрной заострённой бородкой, напоминающей характерные черты иудейских мужей. Светлая кожа, густые брови, маленькие руки, небольшой рост, скромный головной убор в синюю и белую полоску, тёмно-синий плащ с жёлтой каймой и кисточками на концах — вот материализация человека, которым был две тысячи лет назад тот Дух, представший перед слушателями духовного мира, готовый увлечь их посредством "регрессии памяти" к той далёкой личности, которой он был на Земле.

Признаюсь, что во время моих прежних изучений Евангелия я питал большую симпатию к этому персонажу, которого мы видим на священных страницах безусловным почитателем Иисуса, наделённым щедрой душой в служении ближнему, желающим разделить часть своего состояния с бедными — редкое бескорыстие во все времена на Земле. Я видел его тогда, через стихи Луки, характером глубоко нежным, простым, идеалистом, готовым помогать ближним, несмотря на то, что был человеком влиятельным и могущественным в своей местности как главный сборщик налогов, за что был отвергнут и морально заклеймён тем предвзятым обществом. И с сердцем, взволнованным всеми размышлениями, вытекающими из таких воспоминаний, я услышал, как он ответил на просьбу учеников: