Итак, я обнаружил себя в Потустороннем мире таким же, каким был на Земле и каким сам себя сделал, однако воодушевленный пониманием того, что моя совесть, хотя и не одобряла себя полностью, также не обвиняла себя безвозвратно, а скорее радовалась уверенности в том, что имела много причин волноваться перед лицом ненадежных аспектов, представленных миром. И тогда, как Дух, я захотел исследовать решение многих серьезных проблем, которые мучают человечество во все времена.

Я всегда страдал от человеческих страданий. Хотел их исправить или устранить, хотя такое стремление ни разу не было по-настоящему возможным, поскольку я находился в полном неведении относительно определенных деталей справедливых Законов Божьих. Сколько раз я сокрушался один и непонятый, не чувствуя в себе достаточно выраженных сил, чтобы стать реформатором мира, превратившись в восстановителя уже забытых учений Искупителя человечества!

Было ли это тщеславием и гордыней, скорее чем реальным интересом к общему благу, что вызывало волнения в моей душе, замаскированные под сострадание к ближнему?…

Я начал странствовать по Пространству, подобно тому, как когда-то ходил по русским деревням, с целью изучить положение других Духов, подобных мне. Рассказывать о встреченных мной сюрпризах, драмах, которым я был свидетелем, трагедиях, которые были даны мне для изучения, о мерзостях, которые я обнаружил с болью, будет неблагодарной задачей, за которую я никогда не возьмусь, ради того же спокойствия, которое человек должен сохранять во время планетарного существования. Есть тайны загробного мира, которые человеку пока лучше не знать.

Я понял, потрясенный, что план бессмертной жизни был гораздо обширнее, чем я представлял, и что мне предстояло детальное изучение Законов, управляющих вселенной, чтобы понять причину стольких шокирующих аномалий, существующих как на Земле, так и в Потустороннем мире. И однажды в некой страдающей области необъятного атмосферного пространства я встретил определенную духовную индивидуальность, к которой со временем привязался, которая в тот момент попросила меня об услуге — передать в объективный мир, когда это будет возможно, максимальную заботу, которая ее беспокоила, поскольку сама она не могла этого сделать из-за нехватки средств. Однако впервые я увидел ее грустной и задумчивой, подпирающей лицо рукой, демонстрирующей глубокие размышления, окруженной воспоминаниями-пейзажами, которые отображали центральные широты России, точно очерчивая вокруг, как будто она все еще жила там, панораму Нижнего Новгорода во всей его вибрирующей промышленной жизни. Это был мужчина, русский, и величественный силуэт такой дорогой всем русским Матушки-Волги скользил в его воспоминаниях, с слиянием Оки, доминирующим над пленительной панорамой тоскливой земли, где он родился, жил, любил и страдал.

— Чем могу служить вам, батюшка? — спросил я, понимая, что в духовном мире нахожусь в более выгодном положении, чем он. — Располагайте дружеским сердцем, которое будет счастливо оказать вам любую услугу… если вам что-нибудь нужно…

Он поднял на меня печальные глаза, и тоска, исходившая от всего его существа, сжала мою душу:

— Многие благородные сердца говорят мне то же самое… — произнес он. — Но… Кто сможет очистить закоулки моей души от горечи, которая в ней застоялась?… Совесть тяготит меня! Это мой палач, мой ад! Никто, кроме меня самого, не сможет ее успокоить…

Тогда я с тревогой понял, что страдания в духовном мире будут бесконечно сложнее и сильнее тех, что я наблюдал на Земле, и что этот случай, например, будет гораздо труднее разрешить, чем помочь крестьянину или рабочему несколькими рублями на покупку масла или муки, на ремонт бревен его избы, или даже чем составить прошение властям для исправления несправедливостей, совершенных против тех несчастных из окрестностей Ясной Поляны, которые когда-то искали моей помощи в трудные времена.

— По крайней мере, вы можете рассчитывать на утешение моей любви и братского участия, если ничего другого я не смогу вам предложить… — ответил я растроганно.

На этот раз он поцеловал мою руку, которую я не отдернул, чтобы не обидеть его. А в другой раз, уже привыкнув к моей настойчивой дружбе, он рассказал следующее:

— Я был мятежником, который дезертировал из жизни, испугавшись перипетий, которые меня застигли… Я родился и жил в Нижнем Новгороде, и там же я бросился в пропасть самоубийства, ответственность за которое лежит только на мне! На родине меня звали Дмитрий Семенович. И когда я осознал себя живым, мыслящим, разумным, индивидуальным, как прежде — возможно, даже более индивидуальным и разумным, чем до самоубийства — я решил, что стал жертвой небывалого безумия, безумия, которое приводит в отчаяние, но не гасит рассудок!

Я не принимал человека, наделенного бессмертной душой. С юности я отвергал ортодоксальную догматизацию нашей русской церкви, которая говорила о вечности человеческой души в нелогичных условиях, и в конце концов стал сомневаться даже в существовании Высшего Существа, потому что не мог понять его через порочные рассуждения наших попов. И поэтому я решил навсегда исчезнуть из мира живых, доверившись защитным водам нашей Матушки Волги, когда понял, что жизнь больше не удовлетворяет моим стремлениям…

Безутешный после того, как обнаружил, что воды Волги не смогли скрыть мое преступление и дать мне желанного забвения; измученный интенсивностью отчаяния и позора, с которыми я столкнулся по эту сторону могилы через врата самоубийства; разочарованный осознанием того, что нашел лишь речное дно вместо ожидаемого забвения, ведь я долго оставался там, привязанный к телу, которое пожирали рыбы; разъяренный обманом, который принесло мне самоубийство; лишенный надежды и веры в собственные возможности… однажды, не знаю как, я начал думать о своей матери, умершей задолго до моего поступка…