— Ты всегда жил в таком состоянии? Твоя болезнь с рождения? — спросил капитан гусаров дрожащим голосом, после того как его внесли на руках слуга и кучер и усадили на старый сундук из рижской сосны, стоявший в углу.

— О нет, барин! Я был здоровым человеком, работал на землях покойного барина Степана Долгорукова, вашего отца. Но я участвовал в Крымской войне, как многие здесь, включенный в контингент, затребованный нашим Императором у состоятельных господ… и там заболел. Со временем и из-за отсутствия средств инфекция поразила также зрение, и я ослеп. Но Бог, Господь наш, добр, и я живу не так уж плохо. Не перевелись добрые сердца, готовые помочь мне… и поэтому я не умираю от голода или холода. По правде говоря, чтобы не быть неблагодарным, мне ничего не не хватает, у меня есть всё. Вот так… Соседи приносят мне еду, одежду, поддерживают огонь, и я живу хорошо. Они ангелы, которых Господь наш послал с Небес на Землю помогать бедным. Все они батюшки и матушки моего сердца. Некоторых я носил на этих моих теперь мертвых руках, когда они были маленькими, а я еще был здоров. Но есть больные и похуже меня, можете поверить, барин. Я доволен и смирился со своей судьбой. Бог, Господь наш, справедлив и добр. Аминь… Аминь…

Почти возмущенный такой пассивностью перед лицом несчастья, которое он приписал еще и невежеству пациента, бывший гусарский офицер гвардии раздраженно воскликнул:

— Но как ты можешь быть доволен, несчастный, живя в таких условиях, да еще и совершенно слепой?..

— Ох, батюшка! Правда в том, что я предпочитаю быть таким, слепым, чем продолжать созерцать те несчастья и злодеяния, которые я часто видел до того, как ослеп. И кроме того, барин так говорит потому, что еще не видел, в каких условиях живет Илья Петров, хотя у него есть мать, чтобы за ним ухаживать. Представьте, батюшка, он всегда был болезненным, у него были припадки… его всего перекручивало, и долго не мог прийти в себя, но все равно работал. Взрыв в мастерской оставил его в жалком состоянии. Мне 52 года. А Илье 42. Уже почти двадцать лет он живет в таком состоянии… ведь взрыв случился сразу после Крымской войны.

Однако дороги были непроходимы. Буря грозила усилиться, и было бы опасно пускаться по заснеженным степям и оврагам в поисках дома Ильи Петрова. Дмитрий даже еще не обедал. Поэтому он согласился вернуться в усадьбу, предварительно узнав адрес нового больного, которого он горячо желал тоже навестить.

— Отсюда до него верст четыре, сударь… — услужливо заметил Петр Федорович. — Только в хорошую погоду можно туда добраться без опасности. Я знаю, где находится изба Ильи. Там есть небольшой подъем… а со снегом дорога скользкая, можно упасть и скатиться до самого дна оврага.

Долгоруков ушел в неприятном расположении духа. Как он сделал в присутствии Ивана, теперь он достал из бумажника четыре купюры по 20 рублей и велел Петру положить их под подушку нищего.

— Это подарок, Тит Жерков… Купи, что тебе захочется… — произнес он взволнованным голосом.

— Спасибо, батюшка. У вас такое доброе сердце, что напоминаете вашу матушку, которая была нашим добрым ангелом, когда здесь жила. Но, по правде говоря, мне больше ничего не нужно, кроме милости Божьей за мои грехи, которые велики. Я дам Михайле Михайловне 20 рублей на покупку новой шубы, потому что она жалуется, что у нее нет никакой, носит мужнину, когда он ее не носит, а так только кутается в остатки шали. Дам также немного Захарычу на сапоги, которые ему нужны… Захарыч — это тот, кто составляет мне здесь компанию… Он так мне помогает… а зима пришла очень суровая… Его сапоги порваны и пропускают снег, так он говорит… Правда, что мне нужно? Ведь у меня все есть…

VI

На следующий день буря утихла, и снег стал мелким и редким. Митя был в лихорадочном состоянии, хотя и не жаловался на недомогание. Это было нервное возбуждение, вызванное сильными впечатлениями от посещения больных накануне. Он хотел отправиться в путь очень рано навестить третьего больного, некоего Илью Петрова, который жил в 4–5 верстах отсюда, как утверждал Петр Федорович. Но Мелания попросила его не уезжать без второго завтрака, тем более в утренний холод:

— Нет, господин граф, подождем хотя бы, пока снег прекратится. Вчерашнее напряжение было большим. И повторение сегодня того же может быть неблагоприятным для вашего здоровья.

— Но мне сегодня так хорошо… Я спал всю ночь, совершенно ничего не почувствовал… — возразил он, словно оправдываясь, неосознанно подчиняясь очаровательной сиделке, на которую по-прежнему не обращал внимания.

— Позавтракаете пораньше, сударь, и отправитесь потом.

— Знаешь, Мелания?… — произнес он с такой интимностью и нежностью в голосе, что удивил девушку, непривычную к такому обращению. — Меня так впечатлила нищета, в которой живет тот нищий Тит, что я немного размышлял о Боге во время обратной поездки вчера… и вечером горячо молился, прося милости для него, как когда-то учила меня мать молиться за несчастных. И самое удивительное, что он считает себя счастливым! Как может быть счастлив человек, который слеп, полностью парализован, нищ?! Этого я не понимаю…

— Бог наделил его своими добродетелями, граф Дмитрий!.. И его страдания были смягчены дарами Веры и Надежды, которые привлекли Смирение и Терпение, в то время как Милосердие других помогло в его нуждах, ради любви к Богу. Когда мы страдаем, поддерживаемые доброй волей Смирения, наши боли становятся менее острыми.

— Но он утверждает, что у него есть всё, Мелания, когда у него нет ничего, совсем ничего, и что ему ничего не нужно. Восемьдесят рублей, которые я ему дал, он разделил, чтобы помочь нуждающимся друзьям. Мне даже стало стыдно, что я дал так мало, я, владелец этих огромных земель. Однако он нищий, несчастный, которого милосердие добрых сердец спасает от голодной смерти, холода и нечистот…

— Значит, Тит Жерков действительно богат нетленными сокровищами, поскольку обладает любовью к ближнему, помимо той веры, которая движет горами, о которой говорит Евангелие, а также дарами отречения, бескорыстия и смирения. Я, кстати, заметила, барин, что люди с чистой совестью всегда счастливы. Всё это признаки чистой совести Тита Жеркова.

Он не ответил, лишь задумчиво курил трубку. После завтрака он отправился в путь, как всегда в сопровождении слуги Николая. Кучер посоветовал взять сани, запряженные парой лошадей, из-за уклона местности, по которой им предстояло подниматься, и Дмитрий безразлично согласился.