Сильва не дала мне времени заговорить. Пока я пыталась придумать, что сказать, она шагнула вперед, положила ладони мне на щеки и поцеловала. Я оказалась в центре бури, хаотического водоворота эмоций, разрывающих меня на части. Я не знала, что чувствовать. Я не знала, что я должна чувствовать, что я хотела чувствовать. Ее губы были мягкими, теплыми, от них исходило что-то вроде молнии, хотя, возможно, оно исходило от меня. Мое тело дрожало от изнеможения и становилось горячим от ее прикосновений. Торнадо растаяло, и я осталась наедине с самой собой, испуганной молодой женщиной, настолько же растерянной, насколько и восхищенной. При свете лун в небе ее губы были такими мягкими.

Когда, наконец, Сильва разорвала контакт и отстранилась, мне показалось, что она высосала воздух из моего тела. Я судорожно вздохнула и почувствовала, что мои ноги подкашиваются. Думаю, только решимость — мое тело действовало по собственной воле, — позволила мне сжать колени, прежде чем я упала. Сильва покраснела, и теплый румянец разлился по ее щекам. Никогда, ни за все годы, проведенные в этом мире, ни за все годы, проведенные в другом, я не видела ничего столь прекрасного. Я забыла, как дышать.

Наши взгляды встретились, и я увидела удивление на лице Сильвы, которое сменилось улыбкой:

— В твоих глазах сверкает молния, Эска.

Джозеф

Нет. Я ничего не знал о короне, клянусь.

Я уже видел ее, однажды. Она хранилась в академии, рядом с мечом, которым вы владеете, и щитом.

Это не была пиромантия.

Потому что вся магия Источников начинается с Хранителя Источников. Она исходит от Хранителя. Пиромант может метать огненные шары или создавать ледяные стены, но это должно исходить от него самого. Когда Эска надела корону, вокруг нее просто вспыхнуло пламя. В этом не было никакого смысла. Это была магия, должно быть, но такую я раньше никогда не видел. Это не была магия Источников.

Мне кажется, Смерть сердита. Трудно сказать, она держит все это в себе так крепко, так замкнуто. В этом она напоминает мне Эску.

Я ее видел. В Пикарре, или, по крайней мере, в том, что осталось от Пикарра. Она выглядела нездоровой. Нет, это не совсем так. Она выглядела мертвой. Как получилось, что именно я чуть не умер? Это мне перерезали горло. Я до сих пор страдаю, не в силах вымолвить ни слова. И все же она выглядела еще хуже. Разве это справедливо, что я должен ненавидеть ее, но я хочу только одного — броситься к ней и залечить ее раны? Интересно, погибла ли она в том аду? Ее руки почернели, как тлеющие поленья в костре. Ее волосы сгорели почти до кожи головы. Боль. Я знаю ее. Я знаю ее лицо. Я знаю, как выглядит ее боль.

Эска жива. Я это знаю. Я это чувствую. Мой самый старый друг. Та, которую я одновременно и люблю, и ненавижу. Она жива, и я не знаю, счастлив я от этого или нет. Предпочел бы я увидеть ее мертвой? Да! Мне кажется. Она — порча. Черная метка на всем белом свете и инфекция, которая проникает внутрь меня. Она всегда была такой, втягивала меня в неприятности, заставляла заботиться о ней, когда ей было больно. Как и в тот раз, когда она зашла слишком далеко с Лесрей. Мне пришлось сидеть у ее постели несколько дней, пытаясь вернуть ей здоровье. Она даже не осознает, что сама начала тот бой. Или тот раз, когда она затащила меня в подвал и… Я не помню. У меня это было. Воспоминание. Теперь оно исчезло.

Мне было, кажется, двенадцать. Эске предстояло исследовать еще одну дверь. Еще одну из пяти, которые нам запретили открывать. Она была окружена ловушками, но она чувствовала их и вела нас в обход. Затем была дверь, темнота и… Из-под нее струился свет. Животные гремели своими клетками. А потом ничего. Я не помню. Потом нас наказали, это я помню. На самом деле наказали Эску. Она взяла на себя всю ответственность. Я так ясно помню выражение ее глаз. Это была жалость? Она действительно сожалела о том, что затащила меня туда? Что произошло за этой дверью и почему я не могу вспомнить?

Уркол вернулся, но он в плохом состоянии. Как он все еще ходит? Как он все еще тащит этот молот? Призраки следуют за ним по пятам, бесформенные фигуры одиноко плывут за ним, как будто чувствуют его смерть. Здесь, на окраине города, их меньше, и большинство из них исчезают, не доходя до нашей маленькой заброшенной хижины, но они собираются вокруг него, как падальщики, ожидающие смерти раненого животного. Будут ли они рады ему? Вырвут ли они его душу из тела, когда оно начнет остывать? Будут ли они терзать его воспоминания, разрывая его на части, пока от него не останется лишь смутное впечатление, такое же, как от них?

Нет. Я не могу его спасти. Он умирает.

Ожоги слишком обширны. Я мог бы промыть и перевязать порез у него над глазом, но настоящая проблема — его грудь. Нагрудник врезался в кожу, и это похоже на рану от удара. Металл проломился внутрь и впился в плоть вокруг его живота. Судя по всему, металл убивает его и в то же время является единственным, что поддерживает в нем жизнь. Возможно, если бы мы смогли доставить его обратно в город, где у врачей есть настоящие инструменты, но…