– Вот, - сказал он.
– Оставь это себе. Я куплю еще вечером.

Жан не мог остановиться, и даже сам услышал в своем голосе раздражение:

– Так просто.
– Было слишком поздно брать свои слова обратно, а проницательный взгляд Ксавье говорил о том, что тот не собирался спускать это с рук.
– Ты просто пойдешь и купишь еще, как будто это пустяк.

– Ничего страшного. Это лекарство, отпускаемое без рецепта. Купил в продуктовом магазине за пару баксов. С чего бы кому-то думать дважды, прежде чем брать его с собой?
– По-видимому, это был риторический вопрос, потому что Ксавье, не дожидаясь ответа, продолжил: - Если честно, мне немного не по себе от того, что ты так взбесился из-за этого. Что, черт возьми, тебе давали, когда ты растянул поясницу?

Жан потрогал свои бинты. Его взгляд невольно скользнул по обнаженным предплечьям, но предательские синяки и следы оборванных ремней давно исчезли. Остались только сердитые морщинки, которые он оставил там этим утром. Если бы это был любой другой товарищ по команде, Жан просто проигнорировал бы вопрос, пока его не оставили в покое, но Ксавье был его вице-капитаном. Он хотел солгать, но единственным ответом, который пришел на ум, было то самое лекарство, к которому Ксавье относился с таким пренебрежением. Правда была отвратительной вещью, которую трудно было облечь в слова, но, может быть, немного уродства, в конце концов, заставило бы Ксавье не лезть в его дела.

– Ничего, - наконец сказал он.

Лицо Ксавье стало угрожающе пустым.

– Еще раз?

– Это была не их проблема, - сказал Жан.

В мгновение ока он снова оказался в темной комнате Рико, и в горле у него было так много крови, что он едва мог дышать. Он непроизвольно дотронулся до своей головы, ища места, где его волосы все еще не отрасли. Даже сейчас большая часть той ночи была как в кошмарном тумане, о котором он отказывался вспоминать. Он не помнил, как Рико остановился; не помнил, как Рико выбежал, оставив Жана в смятении. Возможно, Рико понял, что убьет Жана, если не отступит, или, может быть, он просто увидел время и понял, что должен появиться на корте для тренировки. Не имело значения, из-за чего. Не имело. Не должно было иметь.

Желание выбить лекарство из рук Ксавье было внезапным и сильным, и Жан впился ногтями в свою поцарапанную руку, чтобы удержаться. Он вынырнул из мрачных воспоминаний и сказал:

– Я выздоравливал в Южной Каролине. За мое лечение отвечали Лисы. Тебе следует спросить их медсестру, что она прописала, если для тебя это так важно.

– Меня не волнуют Лисы. Ты был травмирован в Западной Вирджинии. Только не говори мне, что ты отправился из Эдгара Аллана в Пальметто без какого-либо лечения или заботы. Жан, - попытался Ксавье, и в его голосе послышались нотки отчаяния, когда Жан посмотрел мимо него в сторону дальней стены.
– Скажи мне, что я тебя не так понял.

– У меня еще много упражнений, - сказал вместо этого Жан.
– Мы закончили?

– Нет, не закончили, - сказал Ксавье, не веря своим ушам.
– Где твоя ярость?

Он спрашивал об этом в понедельник, зайдя так далеко, что назвал Жана неожиданно покладистым. Жан слегка скривил губы в недовольстве и потребовал:

– Какие у меня основания сердиться? Я - Жан Моро, я – Свита, Идеальный игрок корта. Вороны понимают цену того, чтобы быть лучшими, и мы не боимся ее платить.

– Мы, - сказал Ксавье, резко обводя их взглядом, - Троянцы. Никогда больше не говори «мы Вороны», слышишь меня? Они тебя не заслуживают.

– Как и команда, которая не может занять первое место.

Челюсть Ксавье задвигалась, словно он хотел сказать что-то еще.

– Послушай, - сказал он, наконец. Жан повернулся к собеседнику, но Ксавье потребовалось еще мгновение, прежде чем он заговорил.
– Ты не хочешь, чтобы я вмешивался в твои дела, я понимаю, но послушай меня, когда я говорю: если тебе больно, то больно и нам. Если ты не позволяешь нам помочь тебе, мы должны знать, что ты заботишься о себе. Хорошо?

Это были неподходящие слова, но они были достаточно близки к «твоя неудача - это наша неудача», чтобы Жан заколебался.

– Да.

– Если ты не хочешь принять это от меня, то, по крайней мере, попроси что-нибудь у медсестер, когда мы вернемся на стадион.
– Ксавье дал ему последний шанс забрать баночку, прежде чем навсегда спрятать ее в карман.
– Мы так близки к тому, чтобы задействовать тебя в полную силу. Не позволяй небольшому безрассудству отодвинуть тебя на второй план.

– Я не безрассуден, - сказал Жан.

– Я доверюсь тебе. Не заставляй меня сожалеть об этом.

Ксавье предоставил Жана самому себе до конца тренировки, но от Жана не ускользнуло, что его улыбка была не совсем уместной, когда он болтал с восторженными первокурсниками Троянцев. Пока Ксавье не вставал у него на пути, Жан был готов отплатить ему тем же, но выбросить этот разговор и свои ужасные воспоминания из головы было невозможно.

Сквозь встревоженное «Где твоя ярость?» Ксавье прозвучало более спокойное «Ты злишься не из-за того, что действительно важно» Джереми, произнесенное в мае этого года. Как легко они говорили о возмущении, эта команда, которая отказалась бороться. Как лицемерно, как утомительно. Что эти добродушные дети знали о гневе?

Не менее раздражало и то, как трудно было сосредоточиться этим утром. Он потратил годы на то, чтобы похоронить все худшее, что обрушил на него Эвермор, сдерживая все, что мог, заставляя себя забыть то, что не мог. Они с Грейсоном были товарищами по команде слишком много лет, чтобы испытывать такое потрясение днем позже. Но, даже погружаясь в кровавые воспоминания, он понимал, что легкого пути преодолеть это, не будет. Если бы он перестал думать о Грейсоне, ему пришлось бы думать о других вчерашних посетителях, а это был путь, по которому Жан отказывался идти. Это было слишком тяжело вынести; горе и ужас, несомненно, сломали бы его пополам.