— Но могла бы.

— И мир будет продолжать вращаться.

Мои родители не понимали, почему у моего брата средний балл составлял четыре, а у меня — два с половиной. Но их настойчивое требование получать отличные оценки только ожесточило меня против школы и разрушило саму идею колледжа.

— Ты не понимаешь, — пробормотала она, поворачиваясь, чтобы уйти, но я поймал ее за локоть и вернул обратно.

— Это оценки. Если они тебя беспокоят, мы постараемся их улучшить. Но если у тебя будут четверки или четверки с минусом, то у меня нет проблем с этим.

Ее брови сошлись на переносице, когда она подумала об этом, затем она вздохнула.

— Я не хочу получать тройки.

— Ладно. По воскресеньям приноси сюда свою химию, когда будешь заканчивать с работой, можешь сидеть в кабинете и заниматься.

Она кивнула, опустив подбородок.

— Мама сказала, что ты пытаешься купить меня.

Чертова Эйприл.

— Купить тебя?

— Машиной, а теперь и работой. Что ты хочешь, чтобы я тусовалась с тобой, потому что пытаешься отомстить ей. Что на самом деле ты меня не любишь, но я — единственный способ, которым ты можешь продолжать пытаться разрушить ее жизнь.

Гребаная. Сука. Я глубоко вздохнул, стараясь сохранять спокойствие. Если бы я взорвался, то на Эйприл, а не на Саванну.

— Вопреки тому, что думает твоя мама, мой мир не вращается вокруг нее.

Саванна не подняла глаз.

Я приподнял пальцем ее подбородок, и только когда увидел эти голубые глаза, я сказал ей правду.

— Мой мир вращается вокруг тебя.

Ее глаза остекленели.

— Но ты меня не любишь.

— Что?

— Ты никогда этого не говоришь, — воскликнула она, обхватив себя руками за талию, как будто это не она только что вонзила кинжал мне в сердце.

Я никогда не говорил своей дочери, что люблю ее.

Осознание этого чуть не свалило меня с ног.

— Саванна, я… — мой голос дрогнул, когда я начал задыхаться.

Никогда в жизни эти три слова не были важнее, чем сейчас. Что, если я их неправильно произнесу? Что, если я скажу это, а она подумает, что это только потому, что она сама об этом заговорила?

Почему, черт возьми, я не сказал их раньше?

Каждый человек, который говорил мне это, предавал меня. Бросал меня. Мои родители. Мой брат. Эйприл. Все люди, которые утверждали, что любят меня, но на самом деле не знали, что такое любовь.

Но не Саванна.

Я любил ее каждым ударом своего разбитого, несчастного сердца.

— Прости, — сказал я, вытирая слезу, которая скатилась по ее щеке. Извинение показалось мне почти таким же важным, как и последующие слова. — Прости, что не говорил этого вслух, но, Саванна, в этом мире нет человека, которого я люблю больше, чем тебя.

Затем она упала мне на грудь, и все ее тело затряслось от рыданий, рвущихся из горла. Они эхом разнеслись по галерее и коридору.

Я прижался к ней, крепко держа ее, пока она плакала в моих объятиях. Я прижался щекой к ее волосам и прошептал:

— Я люблю тебя, Саванна.

От этого она заплакала еще сильнее.

— Хакс, у вас все… — Эверли выбежала из моего кабинета, но, заметив нас, одними губами спросила: — С ней все в порядке?

Я кивнул.

И с этими словами она отступила, оставив меня обнимать плачущую дочь. Я шептал «Я люблю тебя» снова и снова, зная, что мне нужно наверстать шестнадцать упущенных лет. Но я сделаю это. Даже если на это уйдет вся жизнь, я буду таким отцом, какого она заслуживает.

Саванне потребовалось некоторое время, чтобы перестать плакать, но она взяла себя в руки и подняла глаза.

— Я тоже люблю тебя, папа.

Это было все, что мне было нужно в этой жизни.

Любовь этой прекрасной девушки.

За моей спиной звякнула дверь, и я обернулся, кивая посетительнице, входившей внутрь. Это была женщина средних лет в соломенной шляпе и футболке с изображением Йеллоустонского национального парка. Туристка.

— Доброе утро.

— Доброе утро, — сказала она, уже направляясь к стене с картинами.

— Ты в порядке? — тихо спросил я Саванну.

Она кивнула.

— Да.

— Ладно. Давай наведем здесь порядок.

Пока мы с Саванной разбирались с упаковочными материалами, Кэти вышла поприветствовать покупательницу и ответить на ее вопросы о стиле и художнике. Я всегда терпеть не мог рассказывать о себе.

Были художники, которые обожали выпендриваться перед покупателями и осыпать их подробностями о процессе работы и вдохновении. Но я не хотел рассказывать о своем искусстве. Потому что, хотя живопись и стала источником дохода, она успокаивала мою душу. Она делала меня сосредоточенным.