– Мне не нужно прощение Серафилей, – начал Декин. Сперва его голос звучал хрипло, но потом он собрался с силами и выпрямил спину. – Пускай лепят из меня, что захотят, и чума на них, если им не нравится то, что они видят.

От этих слов толпа радостно загудела, а причастник Анкред в ужасе разинул рот. Старик едва не кувырнулся, стараясь как можно скорее удрать от еретика-разбойника, и это развеселило толпу ещё сильнее.

– Что до измены, – продолжал Декин, – не буду скрывать своё намерение захватить это герцогство, но не ради своего отца я планировал это. Король отрубил ему голову не без причины, и поделом. Нет, я планировал захватить это герцогство, потому что оно моё, по праву силы и воли, если уж не крови. Все герцогства и королевства завоёваны точно так же, и не позволяйте знатным уёбкам рассказывать вам что-то другое. Если это измена – так тому и быть, и прощения за неё мне не нужно. А что касается Самозванца, так я с этим ублюдком ни разу не встречался и не имел никаких сношений, а значит тут тоже никакого прощения не нужно. Но… – Его голос надломился, он немного качнул головой и постарался выпрямиться, поскольку едва не рухнул от дрожи в ногах.

– Но я прошу прощения у вас, – продолжил Декин. – Меня осудили как вора и убийцу, поскольку вором и убийцей я и был. Я могу назвать причины, но они будут ложью, и к тому же вы их все уже слышали. Я мог бы сказать, что воровал ради еды и убивал, чтобы сохранить украденное. Но правда в том, что я крал и убивал ради амбиций. Я не стыжусь за ограбленных или убитых аристократов, но мне стыдно, что я крал у вас. За то, что убивал ваших родных, и таких как вы. Вот мои настоящие преступления, и за это я прошу у вас прощения.

Он снова замолчал, опустив глаза, и побитое, исцарапанное и грязное лицо стало печальным. Тогда он и увидел меня. У Декина всегда было необыкновенно острое зрение – он мог с неестественной, как мне казалось, быстротой заметить в колышущейся зелени леса засаду или добычу. И теперь эти глаза с той же лёгкостью узнали моё лицо среди собравшихся, лишь немного расширившись, хотя сам он ни единым жестом не выказал узнавания, только едва заметно искривил губы. Он лишь один удар сердца смотрел мне в глаза, а потом отвёл взгляд, но даже за этот короткий промежуток я увидел достаточно и знал, что Декин Скарл умрёт в этот день, получив хотя бы крупицу утешения.

– Вся моя банда, все мои последователи теперь мертвы, – ещё более хриплым голосом сказал он. – Но если их души задержались, чтобы выслушать это завещание, то я бы хотел, чтобы им было известно, что я ценил их услуги и их общество больше, чем они знали. Да, мы дрались и ссорились, но ещё мы вместе страдали от голода и холода, как семья, а семью нужно беречь, как саму жизнь. – Его глаза вновь остановились на мне, всего на один краткий миг. – А жизнь нельзя тратить на бессмысленные ссоры или безнадёжные устремления. Этому я научился.

Он моргнул, глянув на рыцаря, и кивнул.

– Благодарю, старый друг.

Рыцарь не ответил, во всяком случае я ничего не слышал. Положив руку в латной перчатке на плечо Декину, он опустил его на колени. Мне не хотелось видеть то, что будет дальше. Я хотел сбежать и забиться в угол, где можно порыдать. Но я этого не сделал. Сбежать от вида кончины Декина было бы предательством. Насколько я знал, из банды злодеев, которую он называл семьёй, остался только я. И только я мог стать свидетелем его смерти, испытывая скорбь, а не ликование.

Рыцарь с орлом на кирасе взялся за дело быстро и без колебаний – никакой финальной паузы, чтобы усилить напряжение толпы, никаких красивых жестов, чтобы поднять и опустить длинный меч. И никакой задержки, во время которой Декин мог бы выкрикнуть какое-нибудь последнее заявление, как, вполне возможно, собирался. Я стоял, оцепенев, и наблюдал, как с первого же удара голова Декина отделилась от тела. Она глухо ударилась об доски, тело обмякло, став кучей костей и плоти, а из обрубка хлынула кровь – сначала густым потоком, который потом стал тонкой струйкой.

Прежде я никогда не видел казни предателя, поэтому лишь позже узнал, что по традиции палач поднимает отрубленную голову и объявляет, что правосудие свершилось во имя короля. Но этот рыцарь тем утром плевать хотел на традиции. Как только дело было сделано, он быстро повернулся, зашагал на прежнее место и встал в ту же позу, опустив окровавленный меч. Даже голову не повернул, когда опустилась тишина, и не ответил на выжидающий взор констебля.

К моему удивлению, из толпы не доносились выкрики или улюлюканья. Обезглавливание встретили резким вздохом, а не диким весельем, которого я ожидал. Обычно, если вешали разбойника или пороли еретика, в воздухе стоял гул весёлых криков. То ли из-за последнего слова, то ли из-за неожиданной быстроты его кончины, но в тот день толпа не пожелала радоваться смерти Короля Разбойников Шейвинского леса.

Рыцарь так и стоял равнодушно, и я увидел, как констебль раздражённо напрягся, покраснел от смеси отвращения и смирения, наклонился и схватил обеими руками голову.

– Узрите, – сказал он и выпрямился, поднимая на всеобщее обозрение капающую голову с обмякшим лицом. Его голос прозвучал хрипло, и ему пришлось прокашляться, чтобы восстановить свою прежнюю резкость. – Узрите! Голова Декина Скарла, предателя и разбойника. Пусть его имя будет забыто. Да здравствует король Томас!

С последними словами он опрометчиво решил потрясти головой Декина и сильно забрызгал кровью свой плащ, весьма подпортив момент. Констебль не смог сдержать отвращения, после чего его стошнило, и дворянская рвота смешалась на досках с кровью разбойника. Реакция толпы была такой же неутешительной – ропот неохотного подчинения, а не пылкое излияние преданности.