– Да здравствует король Томас, – пробормотал я вместе со всеми.

Толпа немедленно начала рассасываться в сторону деревни, где все таверны наверняка будут забиты. Мне удалось задержаться, глядя, как рыцарь подождал, пока не уйдут констебль и сопровождающие чиновники, и только потом сменил позу. Несколько замковых слуг взобрались по лестнице, чтобы убрать труп, но рыцарь прогнал их, взмахнув рукой и рявкнув команду:

– Прочь!

Он поднял руку и подозвал людей короля, стоявших внизу. Полдюжины из них поднялись на помост и принялись аккуратно заворачивать тело и голову в муслиновый саван. Закончив, они подняли тело на плечи, спустили по ступеням и унесли в тёмную громаду замка.

Я держался в самом тёмном уголке пивнушки, не желая привлекать внимания солдат, набившихся в это жалкое помещение. Те, кто пришли на казнь, к этому времени уже свалили, и, закинув за плечи узелки, топали долгим путём к своим фермам или деревням. Следом за ними пришли солдаты за грогом. А я начал вечер с ясным намерением: сидеть тихо и собрать все детали насчёт кончины Декина и остальных. Особенно мне хотелось узнать имя рыцаря с медным орлом на кирасе.

Я узнал намного больше, чем мне хотелось бы, о мести и о её бесчисленных осложнениях, но возможно главный урок, который стоит принимать во внимание, заключается в том, что она начинается с мелочи, семени, которому суждено прорастить чудовищные ветви. Распри – неотъемлемая и, в некотором смысле, необходимая часть разбойничьей жизни, поскольку они обеспечивают некий порядок среди хаоса тех, кому приходится жить за гранью ограничений закона. Предательство неминуемо завершается смертью или её обещанием, как и убийство человека, которого ты считал главарём.

Поэтому я сидел и слушал болтовню солдат, понимая, что на самом деле она меня не очень-то интересует, и мой живой ум снова принялся планировать. Теперь вместо причудливых схем спасения он разрабатывал абсурдные стратагемы убийства орлоносного рыцаря, кем бы тот ни был. Моё планирование отличалось угрюмостью, и образ головы Декина, падающей на помост, усиливал этот недуг. И, как это бывает со страданием, что сваливается на юношу, оно вызвало опрометчивую жажду эля, который в этом заведении оказался не таким уж разбавленным, как можно было ожидать.

– Сударь, ещё одну, – немного невнятно сказал я трактирщику, натужно улыбнулся и поставил кружку. Он подождал, пока я не подвинул ему шек по неровной доске, а уж потом согласился налить. На меня вдруг навалилась усталость, и я тяжело облокотился на стойку, чувствуя такой прилив печали, что – невероятно! – на глаза навернулись слёзы. Неотвратимое понимание того, что теперь я совершенно один, вызвало воспоминания о той первой ночи в лесу. Я вспомнил боль от синяков, оставшихся от побоев, нанесённых сутенёром. И как я плакал, ковыляя, пока Декин с Лорайн меня не нашли.

Я опустился ещё ниже, и перед моим расфокусированным взором блеснуло что-то маленькое и металлическое. Я сморгнул влагу и увидел качавшийся перед глазами медальон Ковенанта. Настолько лёгкий и несущественный, что я даже забыл о том, что он висит на шее.

«Оставь сучку себе», – подумал я, вспомнив слова Декина о везении, которое даруют мученики. «Мужчина в этом мире сам добывает себе удачу». Я взял маленький бронзовый диск, и мои губы изогнулись в улыбке от мысли, что этот знак служил защитным амулетом в моих недавних горестях. Как же разъярился бы Конюх, услышав от меня такие мысли.

– Почитатель мученицы Херсифоны?

Я моргнул и снова вытер глаза, а потом повернулся и посмотрел на человека возле себя. Я тут же узнал в нём солдата, но не из таких, к каким я привык. Худощавое гладко выбритое лицо и выкрашенная в королевские цвета туника. В ножнах на поясе кинжал с гранатовым навершием, а рядом – меч с оплетённой проволокой рукоятью. Кинжал был, возможно, для виду, а вот меч точно нет. Солдат дружелюбно улыбался, но в его взгляде сквозила увлечённость, которая могла бы меня встревожить, если бы я не принял столько неразбавленного эля.

– «И, о чудо», – процитировал я, поднимая кружку перед солдатом, – «когда родные уложили её в землю, её тело было изуродовано, и дыхание замерло, но с наступлением утра она поднялась, и никакие раны не марали её красоту». – Я улыбнулся и хорошенько отхлебнул из кружки. – По крайней мере, так говорят свитки.

– Такой юный, и уже знаток учения Ковенанта. – Солдат рассмеялся, устраиваясь возле меня, и махнул трактирщику. – Бренди, и ещё один моему набожному другу.

– Не знаток, – пробормотал я, крутя в пальцах медальон. – Но у меня был… учитель. Он много знал о мучениках, хотя основной областью изучения для него был Бич.