– Да. – Голос женщины смягчился, но суровая подозрительность в её глазах рассказывала другую историю. Какой бы набожной она ни была, я знал, что вера не притупила её разума, как часто случается с другими. Я не сомневался, что эта женщина отлично понимала, что слова, сказанные мной, меня ничуть не трогают. – И теперь они проживают за Божьими Порталами, да? Навечно связанные в своей любви?

Это была ловушка, которой легко избежать:

– Серафили обещают вечную милость тем, кто последует примеру мучеников, но только они ведают, что лежит за Порталами. Нам не дано узнать, какая награда ждёт нас, когда закончится наше время на этой земле, ибо знание приносит сомнения. – Я серьёзно и даже немного обиженно нахмурился. – Строить подобные предположения – ересь.

– Воистину. – Она немного отступила, переключив внимание на Торию. – Дорогая, ты столь же сильна в учении Ковенанта?

– Насколько нужно, настолько и сильна, – спокойно ответила Тория. Как обычно, ум её не распространился на сокрытие чувств, и лоб наморщился от глубочайшей подозрительности. Её реакция на эту набожную женщину показалась мне странной для человека, который придавал потусторонний смысл тому долгу, который, по её мнению, был у неё передо мной.

– Её набожность в ряде аспектов отличается от моей, – встрял я. – Но можете не сомневаться, что связывает нас вера. Понимаете, у неё есть передо мной обязательство, и она боится, что вызовет ярость Серафилей, если не сможет его исполнить.

Сильда приподняла бровь, взглянув на Торию, которая согласно пожала плечами.

– Он спас меня, – сказала она. – Неуплаченный долг жизни разгневает Серафилей.

– Разгневает? – Бровь Сильды приподнялась ещё выше. – Ковенант не приписывает такого базового чувства Серафилям, по крайней мере истинный Ковенант.

В ответ лицо Тории потемнело, губы вызывающе скривились:

– Истинный для тебя, а не для меня.

Я ожидал, что такая жёсткость вызовет у Сильды какой-нибудь гнев, но она просто весело рассмеялась и отвернулась.

– Не бойтесь, друзья мои, поскольку в нашем храме рады всем, кто стремится следовать примеру мучеников, какие бы ереси не раскалывали веру за нашими стенами. – Она приглашающе махнула нам рукой и направилась вниз по спиральному спуску. – Пойдёмте, позвольте мне показать вам наше место для молитв.

Мы с Торией поспешили за ней, но резко остановились, когда дорогу нам загородил Брюер. Он осматривал нас единственным глазом, в котором блестели подозрительность и тревога.

– Они слишком умны, – прохрипел он с грубым акцентом Марки. Он явно обращался к Сильде, хотя глаз неотрывно смотрел на нас. – Ложь легко даётся, особенно этому. – Он ткнул пальцем в мою грудь. – Мне это не нравится.

– Я лжи не слышала, – сказала Сильда, и эта фраза мне многое объясняла. Видимо, её разновидность набожности допускала нечестность, поскольку я знал, что она видела меня насквозь, как хорошее стекло. – И к тому же, – добавила она, – умные нам нужны, не так ли?

Губы Брюера дрогнули, и я видел, как он сражается с желанием поспорить. Это была очень странная тюрьма, поскольку в тот момент мне уже стало ясно, что власть здесь сосредоточена не в жестокой силе и преступной хитрости этого мужчины, а в словах маленькой набожной женщины.

– Не заблуждайся на мой счёт, парень, – сказал Брюер, наклонившись так близко, что зловонное дыхание ударило мне в лицо. – Пусть я и набожен, но выжму всю кровь до капли из твоего переломанного тела, если ты сделаешь или скажешь что-то против восходящей Сильды.

– Восходящей? – Я посмотрел на маленькую женщину, спускавшуюся по уклону, и отметил, как она, проходя мимо других каторжников, одаривала их ласковой улыбкой. Большинство из них либо отводили взгляд, либо отвечали полупоклоном, положив руку на грудь – обычным жестом уважения к старшему служителю Ковенанта. Тогда я задумался, сама ли она присвоила титул восходящей, или же – хоть такое и казалось невероятным – действительно была высокопоставленным представителем духовенства. И если да, то из-за чего её могли бросить в эту яму?

– Пойдём-ка лучше, – сказал Брюер, развернулся и пошёл за Сильдой. Когда мы проходили мимо других каторжников, я увидел, что никто не считал нужным кланяться ему, но все тут же отводили глаза. Да, Сильда вызывала здесь уважение, но Брюер внушал страх. Когда мы проходили мимо ковыляющей вереницы измученных душ, я заметил несколько злобных взглядов в спину Брюера. По большей части всего лишь мрачные гримасы, обиды слабых на сильного, но некоторые выглядели жёсткими, яркими, какие порождает настоящая ненависть или давно вынашиваемая злоба. А ещё встретилось несколько плотоядных ухмылок или откровенно похотливых взглядов, направленных в основном на Торию, но некоторые и на меня тоже.

– Хули вылупился, крысомордый? – прорычала Тория одному чересчур заинтересованному каторжнику с необыкновенно узкими чертами лица и выдающимся носом. Он отпрянул на шаг, но, видимо, не мог отвести глаз, вынудив меня сдержать Торию, которая уже едва не бросилась на него, сжав кулаки.

– Оставь, – сказал я, стараясь говорить и выглядеть невозмутимо, и потянул её дальше.

– Не люблю зевак, – сказала она, вырывая руку.

– Может, лучше тебе привыкнуть. – Я взглянул на вереницу проходивших мимо немытых тел в грязных одеждах, ещё не ставших совсем лохмотьями. – Женщин тут, похоже, маловато.