Она так и смотрела, пока оба мужчины мрачно не кивнули в знак согласия.

– Элвин, – сказала Сильда, повернувшись. – Пойдём со мной.

Комната восходящей Сильды располагалась близко ко входу в святилище – в тесной нише, где из мебели имелись только холщовый матрас и маленький письменный столик. Столик ей сделал плотник, отправленный на Рудники за кровавое убийство своей жены и сына лорда, которых застал на свидании. Он был одним из первых прихожан Сильды, и, пока не скончался от чёрных лёгких, с удивительным мастерством сделал много разных предметов из тех остатков древесины, какие только мог отыскать. Письменный столик стал его величайшим и самым дорогим достижением, который я ценил не меньше, чем восходящая, поскольку именно на нём она учила меня грамоте.

– Принеси воды и все чернила, что остались, – сказала она, когда мы дошли до комнаты. – Мне нужно кое-что продиктовать, и это займёт немало времени.

Собрав всё необходимое, я сел на матрас и поставил столик, чувствуя привычное удовольствие от изобретательности его конструкции. На первый взгляд он казался простой лакированной коробкой с петлями на одной стороне. Несколько быстрых движений преображали её в столик на коротких ножках, где чернильница и кожаная поверхность для письма располагались под удобными для чистописания углами. Я давно решил, что каким бы способом я не убрался из этого места, столик отправится со мной.

– Украшения не потребуются, – сказала Сильда, когда я начал писать дату наверху страницы, как обычно делал, когда она что-либо диктовала. Я привык украшать буквы изящными завитками и филигранями, пока она складывала свои мысли. Сегодня в этом, по всей видимости, необходимости не будет.

– Думаю, это лучше всего писать без украшений, – с улыбкой добавила она. – Завещание должно быть строгим документом, не так ли, Элвин?

Моё перо оставило уродливую черту на бумаге, и с губ слетело приглушённое ругательство, когда я попытался её стереть. Бумага на Рудниках дорогая, нужно много торговаться с охранниками или с большим риском похищать её из покоев лорда Элдурма.

– Завещание?

– Близок час нашего освобождения, так что время подходящее. – Она шагала туда-сюда возле входа в комнату, как делала обычно, когда диктовала. Спокойнейшая душа в большую часть времени, и, похоже, только акт изъявления своих мыслей вызывал в ней особое волнение. – Путь до Каллинтора будет чреват опасностями, а я уже не молода.

– Вы доберётесь туда, – суровым и очень серьёзным голосом пообещал я. – Даже если нам с Брюером придётся всю дорогу нести вас на себе.

– И я в тебе не сомневаюсь. – Она снова улыбнулась, но на этот раз коротко и так не похоже на безмятежный полуизгиб её губ, который я так часто видел. – Скажи, Элвин, – продолжала она, проведя напряжённой рукой по туго связанной гриве седеющих чёрных волос, – как, по-твоему, я сюда попала? Ты наверняка за всё это время сформировал какое-то мнение?

Почувствовав себя неуютно под её пристальным взглядом, я снова опустил глаза на бумагу. Клякса вышла маленькой, но раздражала своей незыблемостью. В зависимости от исхода нашего побега, возможно, у меня появится шанс подготовить более искусную версию этого документа, но драгоценный оригинал навсегда останется замаранным. Я надеялся, что отсутствие ответа заставит её забыть вопрос, но она продолжала молча смотреть, пока я не согласился ответить:

– Тория считает, что вас упёк сюда Ковенант, – сказал я. – Она думает, что вы напугали их своим благочестием, и они боялись, что со временем вы станете первой мученицей за много лет.

– О-о. – Сильда слегка поджала губы от удивления. – Значит, Тория проницательнее, чем я думала. Моя ошибка. Но на этот счёт она неправа. И я спрашивала о твоих мыслях, а не о её.

Очередное молчание, и тот же требовательный взгляд.

– На Рудниках много историй наслушаешься, – сказал я наконец. – Историй о предательстве и невинности. «Мой брат присвоил моё наследство, но я-то его не убивал». «Да не выходил я из таверны с той девкой, которую нашли в речке голой и мёртвой». «Чтобы украсть мою землю, все соседи врали о том, что я убил того торговца». Всё это продолжается снова и снова, и всё это лишь вонючая куча коровьих лепёшек. За четыре года я ещё не встречал души, которая бы не заслуживала быть здесь, так или иначе.

На миг вернулась её привычная безмятежная улыбка.

– Значит, хотя бы на счёт твоей проницательности мои выводы оказались верны. – Она снова принялась шагать и махнула рукой в сторону моего занесённого пера. – Не пиши, пока не скажу. – Помолчав ещё немного, она продолжила чистым голосом, но так тихо, чтобы слова не разносились эхом по шахте.

– Тория частично права, – начала Сильда. – В высших кругах иерархии Ковенанта есть те, кто на самом деле боялся, что женщина, которая поднялась до сана восходящей прежде, чем ей исполнилось тридцать, может стать мученицей. Впрочем, к их большой радости, вскоре после этого я доказала, что их страхи беспочвенны. Я начала свою службу в северной Альтьене. Родившись в респектабельной и даже в какой-то мере богатой семье торговцев тканью, я могла в юности пойти туда, куда вёл мой любознательный разум. А ещё мне была дарована неспособность бросить любую душу в нужде. Два этих качества естественным образом привели меня к дверям местного святилища, а со временем и к тамошнему стремящемуся, с просьбой даровать мне, недостойной, честь принять послушание в качестве просящей. Этот человек был таким же пожилым, как и трое священников рангами ниже, и, думаю, потому он и согласился – просто чтобы хоть кто-то в святилище мог драить пол. У меня же на уме, как и всегда, была не только тяжёлая работа. В городе и на окрестных фермах было много больных и немощных людей, и я взялась их навещать, окормляя их души, и вместе с тем приносила хлеб насущный и уход для их тел. Поначалу стремящийся косо смотрел на мою щедрость в отношении собранной святилищем десятины, но его успокоила благодарность, которой отвечали горожане и керлы. Благодарность приносит больше сборов, чем простое дозволение приверженцам пресмыкаться перед алтарём раз в неделю. Но я не только ухаживала за больными. Понимаешь, я умею говорить. Говорить так, что это приковывает глаза и уши и удерживает часами, если слова льются хорошо. А они лились хорошо. Из свитков в моё сердце, а потом наружу через мои уста. Я говорила, и многие слушали.

Обычно прошения на день мучеников посещает довольно много народу, но проходят они уныло и настолько коротко, насколько это удаётся стремящемуся, поскольку никому не нравится стоять перед скучающей публикой, нетерпеливо ждущей отпущения. Но после моей первой проповеди святилище стало заполняться куда лучше. На следующую неделю люди стояли вдоль стен и толпились в дверях. После этого я стала проповедовать на поле снаружи, но и оно вскоре оказалось слишком маленьким, такие толпы приходили послушать слово просящей Сильды.