Стараниями досужего, чересчур разговорчивого напарника меня настойчиво убеждали обратиться в станционный медблок. Особенно Том Ребби настаивал, поясняя, что всего-то и нужно пару системок поставить – и я стану свеженьким огурчиком. Нет, не по цвету, а по состоянию.

Третье утро моего перерождения в аяшу началось с дикой ломоты во всем теле и зашкаливающей температуры. Словно меня перегруженный транспортник о станцию размазал. Глаза пекло, ладони и ступни горели, во рту и горле – пустыня, сухие губы потрескались. Я думала, первые двое суток заражения – сущий кошмар и хуже быть не может. Ошиблась – может!

Реан Ракеан, главный врач медслужбы аяшской бригады, предпринимал все возможное, чтобы снизить негативные последствия для моего организма от внедрения в иммунитет Крови Аяша. Лекарственные и поддерживающие системы, реабилитация в капсуле медитека каждый день. Служба для меня начиналась и заключалась именно в этом. Только убивать бактерию нельзя, можно только создать благоприятные условия для ее вынужденного и желательно ускоренного союза с моим организмом. И потому мне надо было пережить острую фазу «войны».

– Кажется, я умираю. Мне никогда не было настолько плохо, – просипела я, прислонившись к переборке лбом в надежде хоть чуть-чуть охладиться.

– Прости, синеглазка, – услышала я.

Обернувшись, изумленно замерла. Грисс сноровисто вытаскивал из бокса тарелки с едой, которая еще парила, значит, он только что вернулся из столовой, но не станционной, а корабельной. Неужели я не услышала будильник и проспала?

– Ты выходил? – прохрипела я.

– Да. Ты слишком ослаблена, при этом упрямо таскаешься на ваши совершенно ненужные встречи с куратором.

– Потому что не хочу, чтобы кто-то догадался о нас, – жалобно проныла я.

Всякими ОРЗ я редко болела даже в детстве, а переломы и ушибы, заработанные в академии, быстро лечили в медблоке. А вот теперь за три дня познала, как психологически тяжело бывает, когда все тело горит, каким слабым и беспомощным себя ощущаешь.

Грисс подошел к кровати, поднял меня на руки и осторожно прижал к себе. Еще и в висок поцеловал, то ли жалел, то ли температуру как у ребенка проверял. Голос его был глухим:

– Вер, я понимаю, откуда в тебе неискоренимый страх перед отцом. Но я же сказал, что теперь неважно, когда он о нас узнает. В любом случае придется столкнуться с его недовольством. Ну какая разница: сейчас или через несколько дней?

Обняв крепкую шею мужа, прохныкала ему в ключицу:

– Сейчас я не в форме.

– Тогда чтобы все съела, тебе нужно много сил! – потребовал он.

Усадил меня за стол и придвинул тарелки с горячей кашей, свежими булочками, маслом и джемом. И большой кружкой аяшского чая, который я все равно считала компотом.

Несколько секунд я разглядывала принесенный мне завтрак и чуть не плакала от умиления, нежности и обожания. Командир бригады берсерков, всегда первых в любом бою, очень сдержанный и бесстрастный мужчина, настоящий полковник, сгонял в столовку, чтобы принести больной жене завтрак в постель. Дрожавшей от слабости и эмоций рукой зачерпнула ложкой кашу, которая стала дороже, чем все золото мира, и с удовольствием сунула ее в рот. Прожевав, посмотрела на озабоченного моим состоянием мужа и прогундосила:

– Я люблю тебя! Ты самый лучший мужчина во вселенной!

Глаза Грисса изумленно распахнулись – дошло! – и полностью почернели. Он бросил слегка неуверенный взгляд на тарелку, потом его брови хмуро сошлись у переносицы.

– Каша не понравилась? – обеспокоенно спросил самый лучший мужчина во вселенной. А потом с еще большим напряжением добавил: – Ты себя как чувствуешь? Совсем плохо, да? Давай сразу в медблок на «Валтрай» отнесу?

Я закатила глаза. Грисс – типичный военный, который не знает слов любви и не умеет их говорить, а всю глубину своих чувств проявлял исключительно действиями. Пришлось пояснять с улыбкой сквозь с трудом сдерживаемые слезы:

– Просто ты замечательный! Носишь на руках, завтрак в постель… Я и правда ощущаю себя сокровищем.

Муж с тяжелым вздохом опустился передо мной на колени. Ткнулся лбом в мои обнаженные коленки, обнял за бедра и сипло произнес:

– Ты действительно мое сокровище. Ведь из-за меня сейчас страдаешь. Но почему-то благодаришь. И призналась… подарила мне крылья…

Крылья! Это же ответное признание в любви в аяшском иносказательном варианте! Меня накрыла волна счастливого облегчения. Была бы здоровой, еще неизвестно, когда бы решилась на откровенность. Наверняка из-за моего состояния под названием «выжатый лимон» строгие многолетние ограничения полетели в черную дыру, позволили признаться в сокровенном.