— Одну опору здесь снесло, а у двух других завалило выход на лестницу, поэтому… чёрт…, — Сашка замолчал и как-то странно посмотрел на Нику. — Ника, ты же вся промокла насквозь. Погоди…

Он принялся торопливо стаскивать с себя пиджак. Она угадала его намерение, хотела сказать — не надо, но промолчала. Избегая смотреть Сашке в глаза, взяла пиджак дрожащими руками и, путаясь и не попадая рукой в рукав, стала натягивать его на себя, поверх мокрой форменной блузы. Синтетическая ткань униформы неприятно скользила по телу, у Ники было такое чувство, словно её завернули в целлофан — холодный, похожий на ощупь на ломкое острое стекло, и от этого дрожь ещё больше усилилась.

— Ника, постой, — она уже почти просунула правую руку в рукав, но Сашка остановил её. — Так ты не согреешься.

Она непонимающе уставилась на него.

— Надо снять… ну форму эту больничную надо снять, — пояснил он. — Она мокрая и… Ты не волнуйся. Я не буду смотреть. Я отвернусь.

В доказательство своих слов он повернулся к ней спиной, замер в терпеливом ожидании. Она понимала, что надо сделать так, как он сказал, но почему-то медлила. Мяла в руках пиджак, разглядывала покачивающуюся плиту над их головами — мерные, постукивающие движения этого адского маятника сливались с воем ветра за стенами укрытия.

— Ты всё?

— Н-нет…, я сейчас, — Ника вздрогнула. Потянулась к пуговицам. Непослушные, закоченевшие пальцы не слушались, мокрая ткань выскальзывала из рук. Она торопилась, бросала быстрые взгляды на Сашку, на его аккуратно постриженный затылок, на белеющие в сгущающихся сумерках плечи и спину, обтянутые светлой рубашкой. И вдруг резко и отчетливо перед её глазами встал их неуклюжий первый и единственный раз. Торопливый, скомканный, как то синее одеяло, которое она натягивала на себя, стремясь прикрыть свою наготу. Она выкинула этот эпизод из своей памяти — думала, что выкинула, — жила, обходя стороной ненужные и болезненные воспоминания, смотрела на Сашку, как на какого-то нового и неизвестного ей человека, зачеркнув того прежнего, как мы зачёркиваем в тетради ошибку. Зачёркиваем густо, жирно, не жалея чернил.

И одновременно с этим воспоминанием, вернувшим её в узкую маленькую комнатку, к горячим рукам на её теле, к его отрывистому частому дыханию, к врезавшимся в спину матрасным пружинам, пришло осознание того, что всё это никуда не делось, не исчезло, и — нравится им это или не нравится — навсегда останется с ними. И Ника видела: Сашка это тоже понимал. Может быть, даже лучше, чем она сама…

— Я всё, — едва слышно выдохнула она.

Непонятно, как он услышал её шёпот сквозь гул разгулявшейся стихии, но услышал. Повернулся, кивнул, глядя, как она кутается в полы его просторного пиджака. Снятая блуза валялась под ногами зелёным неряшливым комом.

Спускаться по лестнице было тяжело.

Сашка шёл впереди. Медленно и осторожно ставил ногу на каждую следующую ступеньку, ощупывал, проверял твёрдость опоры под ногами. Ника его не торопила.

— Тут где-то было место, там пары ступенек не хватало. А вот оно… Осторожней, Ника. Не выпускай перила из рук, держись крепче. Скоро уже спустимся. Осталось совсем чуть-чуть.

Да, чуть-чуть.

Сашка мог этого и не говорить, Ника и так чувствовала приближение океана. Чем ниже они спускались, тем отчётливей был слышен его низкой густой голос, глубокое контральто с тёмными, тревожными переливами, похожими на рыданье виолончели и на дрожащее гудение струн. Океан был живым. Теперь она понимала это. Древним, живым существом, могущественным и равнодушным в своём могуществе. И ему ничего не стоило уничтожить их всех. Впрочем… впрочем, однажды он уже сделал это и сделает опять, если у её отца… у них всех не получится.

— Ника, ты точно уверена?

— А? Что?

Она вынырнула из своих мыслей, непонимающе посмотрела на Сашку. Он уже спустился, стоял на пятачке, рядом с открытыми дверями — здесь на третьем ярусе платформы уцелели двери, прикрывающие вход в опору, к лестнице — вопросительно смотрел на неё, снизу вверх, их разделяли ступенек пять, не больше.

— Я спрашиваю, ты точно уверена, что нам надо идти на Южную. Ты не передумала? Может, всё-таки лучше вернёмся?

Океан за Сашкиной спиной усмехнулся.

«Послушай его, девочка, — устало посоветовал он. — Послушай. Что такое твоя жизнь и жизнь каждого из вас? Капля. Вам всё равно не справиться. Не суметь. Вы меня никогда не переиграете. Я был здесь, на земле, когда ещё никого из вас не существовало. И буду, когда вы все исчезнете. Возвращайся, девочка. Возвращайся».

— Нет!

Она смотрела на Сашку, но её слова были обращены к Океану. К древнему, равнодушному, уверенному и в своей силе, и в своей правоте.

— Нет, — твёрдо повторила она. — Я не передумала. Я пойду.

***

Коридор, которым они шли, петлял какими-то странными зигзагами. Аварийное освещение было настолько скудным, что Ника едва угадывала очертания стен и несущих колонн, молчаливо и неожиданно вырастающих у них на пути. Где-то далеко позади осталась та самая дверь, через которую они зашли с платформы на технический этаж, соединяющий две станции: разрушенную и заброшенную Северную и действующую — пока ещё действующую — Южную.

Дверь эту они с Сашкой нашли без труда, не понадобилась даже начерченная Лёнькой схема, которую Ника сунула в карман брюк. Хотя они всё равно вряд ли смогли бы ей воспользоваться. Тонкому пластику, из которого были сделаны листы ученической тетради, вода, конечно, не могла причинить большого вреда (это же не настоящая бумага, которая быстро бы раскисла, превратилась в мокрый жёваный комок), но чернила всё же потекли, размазались, и чёткие твёрдые линии Лёнькиной схемы расплылись неровными грязными кляксами.