Лёнька, Марк…, о своих друзьях, оставшихся на том КПП, живых и мёртвых, Ника старалась не думать. Сейчас — именно сейчас — нельзя было этого делать, и всё равно она постоянно возвращалась к ним мыслями, неумолимо скатывалась в чувство вины, и оно, это чувство, медленно и больно отщипывало, отгрызало маленькие кусочки её души, от которой и так уже мало что осталось. Из дальнего уголка памяти шагнул, по-детски улыбаясь, высокий черноволосый парень в грязной серой майке, облепившей крепкий накачанный торс. Вовка Андрейченко, приятель Кира. Она почти не знала его, но смутно помнила его робость и смущение, разливающиеся красной краской по лицу, когда он обращался к ней. Помнила зеленоватые мягкие глаза, сильные руки, ловкий, уверенный жест, которым он перекинул за спину её рюкзак. А ведь если б не она, Вовка Андрейченко был бы сейчас жив. Как и Кир. И Марк… все они были бы живы, если бы не она, все они…

Задумавшись, она обо что-то споткнулась, не удержалась на ногах и упала, успев выставить вперёд руки. В ладони впился мелкий острый мусор, его здесь было навалом, и тут же справа в руку ткнулось что-то тёплое, живое, обдало трепетным беззвучным дыханьем и зашуршало, зашаркало мелкими коготками, быстро удаляясь.

— Крыса!

Сашка обернулся на Никин сдавленный крик, негромко чертыхнулся, увидев её, стоящую на карачках, нагнулся, подавая руку.

— Вставай, Ника. И поаккуратней тут, пожалуйста. Старайся смотреть под ноги. Здесь можно здорово навернуться.

Он говорил спокойно, как обычно, и всё-таки было в его голосе что-то новое. И в голосе, и в глазах, и даже в движениях. Молчаливый упрёк, обвинение, застывшее так и несказанными словами — теми словами, что она прочитала на его лице, ещё там, в больнице, когда они, оторвавшись от преследователей, влетели в маленький, узкий тупик и остановились у неприметной двери, за которой начинались комнаты тайника. Что ж… он имел полное право и обвинять, и злиться, она и сама не отрицала своей вины, но при этом он не понимал, не желал, а может и не мог понять главного: зачем ей нужно идти на Южную.

А идти туда было надо.

К ней самой это понимание тоже пришло не сразу.

Сначала была просто невнятная мысль, острая, как вспышка, которая пронзила её, едва она услышала о том, что собирается сделать Ставицкий. В тот момент она ещё пребывала во власти странного ощущения, смеси активности и оцепенения, думала о мёртвом Караеве — как о мёртвом думала, и о мёртвом Петренко, который, напротив, был для неё всё ещё жив, и который сливался с Киром, становился Киром, был Киром. И эта мысль, эта идея пойти на Южную станцию, ещё долго оставалась неясной и расплывчатой: и когда она смотрела, как Лёнька чертит свою схему, и когда они садились в лифт, и когда грузный сержант требовал от них пропуска, и даже когда Сашка, в чьём взгляде, казалось, навсегда застыло обвинение, пытался уговорить её повернуть обратно — даже тогда она ещё не понимала, до конца не понимала, зачем это всё.

Озарение пришло на платформе. Перед лицом всё сокрушающей стихии — силы, которую невозможно победить, но которую победить было надо. Стонал и выл ветер, а где-то внизу ждал помощи отец. И Ника должна была ему помочь. Встать рядом с ним, плечом к плечу, сражаться и идти до конца. Каким бы он ни был, этот конец.

Сашка этого не понимал.

А вот Кир… Кир бы понял.

— Пришли!

Сашка толкнул дверь. Как Лёнька и говорил, она действительно оказалась незапертой, тихонько скрипнула, и Ника с Сашкой, перешагнув порог, оказались на Южной.

Океан гудел здесь также, как и на Северной, и так же, как и на Северной, плиты под ногами тонко и зло вибрировали. Здесь тоже никого не было, но ощущение запустения и заброшенности ушло. Над головой яркими прожекторами горели вмонтированные в потолочные перекрытия фонари, их резкий свет разрезал сгущающуюся тьму, которую несли с собой штормовые тяжёлые волны.

— Мы на третьем ярусе, а нам надо на четвёртый, — Сашка настойчиво потянул Нику за рукав к ближайшей опоре-лестнице.

Поднялись они быстро и, очутившись в нужном месте, почти сразу нашли дверь в Башню — резервная щитовая находилась внутри. Это оказалось нетрудно: достаточно было выйти в широкий транспортный коридор, он-то и упирался в огромные железные ворота. Сами ворота — Ника знала — служили для провоза крупногабаритного оборудования, а вот маленькая дверца, вырезанная в них, предназначалась для персонала. Она тоже была не заперта, удача сегодня явно благоволила им.

— А дальше я не знаю, куда идти, — признался Сашка. — Я не очень запомнил, что говорил Лёнька. Понадеялся на схему.

— Она…, — Ника вытащила из кармана листок. — Она, наверно, мало чем поможет, потому что… вот…

Рисунок на листке превратился в размытую кляксу. Кое-что можно было разобрать, но совсем немногое.

— Ну давай попробуем, — Сашка неуверенно взял схему из Никиных рук. — Не получится, будем искать так. По номеру. РЩУ-15? Верно?

Ника молча кивнула.

По лабиринтам коридоров они проплутали минут пятнадцать. Несмотря на то, что станция казалась пустой, Ника постоянно боялась, что они вот-вот на кого-то наткнуться: на каких-нибудь техников или рабочих, которых не вывели вместе со всеми, на солдат, на самого Ставицкого — а этот-то точно был где-то здесь. За каждым поворотом ей чудились подозрительные тени, шорохи, иногда даже голоса, она испуганно ойкала и хваталась за Сашку.

Сашка её опасения полностью разделял. Шёл не торопясь, перед тем, как свернуть в очередной коридор, долго вглядывался и прислушивался. Ника внимательно читала таблички на дверях, пытаясь вспомнить хоть что-то из Лёнькиных объяснений. Но резервную щитовую всё же первым заметил Сашка.

— Вот! РЩУ-15! — он затормозил у стальной серой двери. Его голос радостно взмыл вверх, но тут же обречённо упал. — Здесь замок. Кодовый, — он растерянно посмотрел на Нику. — И как нам теперь быть? Кода-то мы не знаем.