Борис сбился. Он ненавидел себя за то, что сказал. Каждое слово было жалким и отвратительным. И сам он был жалок и мерзок. Совсем как его хохочущие демоны, предвкушающие скорую победу.

— Так что? — Павел смотрел на него исподлобья, и Борису показалось, что Савельев едва сдерживается, чтобы не вскочить и не врезать ему.

— Да ничего. Доверяешь ты мне, значит, Паша? А зря. Я сам себе не доверяю. И тебе не советую. Так что правильно ты тогда подписал тот приговор. И лучше было бы, если бы ты его исполнил. Край, Паша. Не могу я. Проиграл я ту войну с собой. С крупным счётом проиграл.

Воцарилась недобрая тишина. Борис чувствовал, как воздух вокруг них с Павлом сгустился, стал тяжёлым, и в нём потрескивало электричество, готовое в любую минуту прорваться яркими вспышками молний.

— Всё сказал? — наконец выдавил из себя Павел.

— Всё, — буркнул Борис, уже жалея о том, что затеял этот разговор. Затеял в самое неподходящее время, потому что…

— А теперь, Боря, говорить буду я. А ты слушай и слушай внимательно. Повторять не буду. Ты удивляешься, почему я тебе доверяю — такому подлецу, который в чём только не замазан и каких только грехов не совершил. А я доверяю. Потому что, если бы ты хотел сейчас свою игру начать, начал бы. Ничто тебе не мешало. А ты вместо этого сидишь тут и вываливаешь всё это на меня. Проиграл, говоришь? Нет, Боря. Вот если бы ты сейчас промолчал, а там наверху стал бы втихую власть под себя подминать — тогда да, тогда я бы первый сказал, что ты проиграл. А ты не проиграл. Ты сейчас, Боря, пытаешься слиться. Сдаться хочешь. Потому и сказал мне всё это. Потому что… это как крик о помощи. Только чем я тут могу помочь, Боря? Это твой бой, твоя война.

Борис поморщился. Фактически Павел обвинил его в трусости и справедливо обвинил — крыть ему нечем.

— Но кое-чем я тебе всё-таки помочь попытаюсь. Потому что я тебя знаю, как самого себя, и знаю, что сдаваться ты, Боря, не умеешь. По крайней мере тот Боря, которого я знал, никогда не сдавался. И в той камере, уже фактически приговорённый, и там, в больнице у Анны, запертый и мёртвый для всего мира — ты не сдавался. И я не знаю, что произошло. Но чувствую — что-то произошло, уже тут, на станции, несколько дней назад. Хотел бы я знать что?

Павел сверлил Бориса взглядом, словно пытался прочесть его мысли, и Борис не выдержал, опустил глаза.

Он-то, как никто другой знал, что произошло. Что или вернее кто стал тем спусковым механизмом, выпустившим на волю дремавших демонов. Но озвучить Пашке свои мысли он не мог, иначе пришлось бы рассказывать всё, что было между ним и его сестрой.

— Не скажешь? — хмыкнул Павел. — Ну и не говори. Твоё право. В конце концов, я тут не психоаналитик, чтобы твои травмы разбирать. Но я тебе вот что скажу. Что бы там у тебя не случилось, всё это сейчас неважно. И власть не важна. И даже наш спор с тобой, кто из нас круче. Всё это детский сад. Важно другое. Люди, Башня, наш мир. И ты мне нужен, Боря, нужен именно сейчас. Потому что без тебя я не справлюсь. Да и не только мне ты нужен. Ты всем нам нужен. В данную минуту — всем.

— Да брось, Паш, — перебил его Борис. — Это ты у нас человек незаменимый. Гениальный инженер, без которого всё тут встанет. А я, ну что я. Подай, принеси, обеспечь. Тот же комендант местный, кстати, вполне толковый мужик, хоть и вороватый. Он не хуже меня всю бы эту работу выполнил. Что я такого сделал? Чего-то там организовал? Столовую, общежитие… невелика заслуга. Переговоры с кузеном твоим? Так и тут я особых успехов не добился. Не хуже меня знаешь, как нам медики и лекарства достались. А уж как мы с тобой с Васильевым слажали, так это вообще разговор отдельный. В общем, хорош, Паша, меня утешать, я тебе не красна девица.

— А я тебя и не утешаю, Боря. Я тебе, идиоту такому, пытаюсь объяснить то, что ты видеть отказываешься. Упёрся как баран — я ничего не могу. Всё ты, Боря, можешь. Точнее, мы можем. Твоя самая большая проблема в том, что ты пытаешься всё, что мы делаем, на составляющие разложить, на отдельные детали, вычислить, чей вклад весомее. А я тебе как инженер скажу — это так не работает. В механизме каждая деталь важна, и, если хоть одна, самая мелкая, будет с браком, — всё, весь агрегат встанет, несмотря на то, что все остальные будут идеально подогнаны и собраны. Тут нет главных и второстепенных вещей. Из-за маленькой прокладки может полететь весь узел. И это не только к технике относится, во всей нашей жизни так. И нельзя измерить ничей вклад, ни твой, ни мой. У меня без тебя ничего не получится, но и у тебя без меня — тоже. Мы с тобой, Боря, уж не знаю, как так получилось, повязаны, что ли. С детства. С того самого дня, как я Аню два часа уговаривал, что ты — наш. И поэтому, Боря, чёрта с два я тебе дам сдаться, ты понял? Даже не надейся. Я с тебя живого не слезу. И сейчас ты пойдёшь наверх и победишь. Нет у тебя другого выхода. И ты, Боря, сделаешь это, потому что ты можешь. Именно ты — можешь. Никто лучше тебя это не сделает.

Павел замолчал. Подался вперёд, сцепил руки, лежащие на столе, выжидающе уставился на Бориса, и под тяжёлым, требовательным взглядом друга демоны, уже ликующие и празднующие победу, зашипели, захрипели, закорчились в судорогах. Нет, они ещё не отступили, они цеплялись своими корявыми и шершавыми лапами, впивали в душу грязные, острые когти, силясь если не разорвать её на части, то хотя бы отщипнуть кусочек, но когти эти соскальзывали, гнулись, сминались и крошились, и в наступившей тишине слышен был хруст этих ломающихся когтей. Они ещё пытались столкнуть его, сбить с ног, обрушивая мощные, крепко сбитые тела, но Борис стоял. Стоял, чувствуя опору — тяжёлый Пашкин взгляд.

А Пашка смотрел. Смотрел, не отрываясь. И под взглядом серьёзных серых глаз уходило, откатывало мутной волной то, что всегда казалось Борису составляющей их с Павлом отношений — соперничество, борьба, вечное противостояние. И на смену этому пришло понимание, что их сила, та настоящая сила, что позволяет им выжить и выстоять перед лицом неумолимого океана, стихии, неведомых природных сил, мощи, таившейся в Пашкином реакторе, разрушительной и спасительной одновременно, эта сила — в единстве. В их с Павлом единстве. Скованном столь разными гранями их характеров, несочетаемых, несовместимых, противоречивых — насовсем скованном, навсегда. Это единство помогало им в детстве, когда они дрались плечом к плечу, спине к спине, с Коноваловым и его дружками. Помогало в юности, когда даже разбежавшись на две сотни этажей, они всё равно искали встреч и черпали в этих редких встречах силу и энергию, одновременно подпитывая друг друга. Помогало в зрелом возрасте, когда после смерти Лизы и ухода Анны Пашка почти сломался, сдался, и Борису пришлось тащить на себе всё — и самого Пашку, и маленькую Нику, которая, цепляясь ему за шею маленькими ручонками, испуганно шептала: «дядя Боря, ты только от нас с папой не уходи сейчас», и себя самого, потому что ни хрена он тогда толком не понимал, кроме того, что если и он упадёт, то тогда всё — им конец. Помогало сейчас, когда Пашка, испугавшись за него, встал рядом, предлагая ему самое ценное, что есть на земле — своё доверие и свою дружбу.