— Откладывается? — Ставицкий нехотя отвёл глаза от пустоты перед собой и как-то странно посмотрел на Некрасова. — Почему откладывается? Ничего откладывать не будем, Александр Романович. Мельников и господин Бельский сдадут материал завтра, а я… Давайте сюда пробирку или что там у вас.

— Конечно, Сергей Анатольевич, конечно. Сейчас я вас сам провожу, организую всё в лучшем виде…

Некрасов засуетился, подскочил, выбежал из кабинета, стал звать Аллочку.

— Сергей Анатольевич, я могу идти? — снова решился напомнить о себе Сашка. — Меня ждут на работе, и если я тут не нужен…

— Обождите, Алекс. — Ставицкий поднялся, деловито одёрнул пиджак. — Останьтесь пока тут. Я ещё с вами не закончил. Ну что? — последний вопрос предназначался Некрасову, который уже вернулся с чистой пробиркой. — Всё готово? Не стоит тянуть с началом нашей программы. Ну, куда пройти? Где ваш так называемый… будуар? Я готов.

Уйти Сашка так и не решился. Сидел в кабинете, кожей чувствуя, как утекают минуты, и приближается время обеда. Вернулся Некрасов, развалился в кресле и в своей развязной манере принялся рассказывать какие-то пошлые анекдоты, их обрывки, долетающие до Сашкиных ушей, заставляли его мучительно краснеть, и, кажется, Некрасова это забавляло.

Минуты ползли ужасающе медленно, Сашка нервничал, поглядывал на часы. Да что там можно делать столько времени в том будуаре? Воображение тут же отвечало что, и он заливался краской сильнее, чем от скабрезностей заведующего лабораторией.

Фоном бились другие мысли: ищейка Караев, идущий по следу, старики, которых они с Верой так опрометчиво вывели накануне, побег Ники, фальшивый пропуск, который то ли всё ещё лежал в прихожей, то ли уже оказался в руках Анжелики. Тонкой струйкой за воротник забрался страх, а вдруг Верховный уже в курсе всего и просто играет с ним, как кошка с мышкой. Память опять услужливо подсовывала ему картинку со следственным изолятором, голый стол, привинченная к краю железная лампа, похожая на уродливую, неестественно согнутую цаплю.

Наконец Ставицкий вернулся. Его настроение явно улучшилось, наверно, ему удалось достичь того самого «определённого расслабления», про которое, похохатывая, говорил Некрасов.

— Пойдёмте, Алекс, — Верховный передал свой материал вовремя появившейся Аллочке, перекинулся вполголоса несколькими фразами с заведующим лабораторией и только после этого повернулся к Сашке, измученному от ожидания. — Пойдёмте…

И опять Сашка покорно потащился следом за Ставицким. Опять слушал восторженные речи про чистоту рода и ответственность, натянув на лицо выражение крайней заинтересованности. Опять старался не удивляться, глядя на пританцовывающие движения Верховного. И думал, мучительно думал о том, что же Ставицкому от него надо.

— …в ваших жилах течёт необычная кровь, она обязывает. На вас лежит огромная ответственность, данная вам вашим великим предком. И вы несомненно чувствуете это. Ведь чувствуете, чувствуете? — ещё немного и голос Верховного сорвался бы на визг, заглушая скрипенье тросов старого лифта, в котором они поднимались наверх.

Сашка осторожно кивнул.

Почему-то вспылили мутные и расплывчатые воспоминания из раннего детства — полусумасшедшая старуха, живущая от них через два отсека. Конечно, старухой она не была, но маленькому Саше, да и другим детям на этаже, эта женщина, высокая, с вечно распущенными седыми космами, бормочущая что-то себе под нос, казалась страшной ведьмой. У неё тоже был такой же мутноватый взгляд, как у Верховного сейчас, и в такие минуты она ни на что не реагировала, просто ходила по коридорам, заглядывая в окна квартир — среди детей существовало поверье, что тот, на кого она посмотрит через стекло, умрёт в течение недели. Но временами безумие оставляло её, как будто маска спадала с лица, она болтала о пустяках с соседками, толкалась вместе с другими в очередях в столовой и разве что иногда едва заметно удивлялась, замечая, как какой-нибудь малыш при её виде в испуге прячется за мамину спину.

Сейчас Сашка так же терпеливо ждал, когда волна безумия, охватившая Ставицкого, схлынет, но Верховный всё ещё барахтался в своём приступе сумасшествия, и Сашка мог бы поклясться — именно в эти минуты Верховный был по-настоящему счастлив.

Лифт остановился, и его двери медленно разъехались. Лифтёр склонил голову в почтительном поклоне, пряча улыбку и сочувственный взгляд, которым он успел одарить Сашку. Но Верховный ничего не замечал.

— Пойдёмте! Пойдёмте со мной, Алекс, — он, как ребёнок, восторженно потянул Сашку за рукав, увлекая за собой. — Я кое-что вам покажу. Только вам!

В маленьком, на полголовы ниже Сашки Ставицком, было столько прыти, азарта, страсти, что не только Сашка, но и приставленные к Верховному охранники, едва поспевали за ним, почти бегущим по коридору Поднебесного уровня, в сторону своего кабинета.

Перед входом в приёмную Ставицкий немного сбавил темп, отпустил Сашкину руку и вошёл внутрь уже спокойным уверенным шагом. Секретарша послушно вытянулась по струнке, привстав со стула. Подскочил по стойке смирно и ещё один мужчина, находившийся в приёмной — полковник Караев, и не просто подскочил, а сделал шаг навстречу, причём так, словно он пытался отсечь Сашку от Верховного. Но ему это не удалось, потому что Сергей Анатольевич сделал нетерпеливый жест рукой, практически отгоняя от Сашки Караева:

— Ждите тут, я вызову! Мариночка, — бросил Верховный уже секретарше. — Я занят с господином Бельским, ко мне никого не пускать.

«Господи, что ему от меня ещё надо?» — тоскливо думал Сашка, просачиваясь в кабинет вслед за Ставицким и снова мельком посмотрев на часы, что висели в приёмной над стойкой секретарши. Почти половина двенадцатого, скоро обед, вернётся Анжелика…

— Вы знаете, Алекс, кто это? — Ставицкий остановился перед портретом в тяжёлой раме, отливающей тусклой медью.