Маркова была на месте. Она стояла перед столом Алины Темниковой и что-то выговаривала бесцветным, лишённым окраски голосом, словно зачитывала главу скучной методички.

— Здравствуйте, Ирина Андреевна, — вежливо поздоровался Олег.

— Олег Станиславович? — Маркова повернулась и уставилась на Мельникова. — Добрый день.

— Ирина Андреевна, у меня к вам небольшое дело, — Олег перехватил быстрый взгляд Алины. — Вы не откажетесь уделить мне несколько минут?

Маркова кивнула.

— Конечно, Олег Станиславович. У меня, правда, срочная работа, но несколько минут уделю. Проходите.

Она указала в сторону приоткрытой двери своего кабинета и снова вернулась к прерванному разговору.

— Вы всё поняли, милочка? Эти отчёты надо передать лично в руки Нечаеву, а потом загляните в юридический сектор, там должны были подготовить для меня документы. И постарайтесь до обеда успеть вернуться.

Мельников прошёл в кабинет, едва скрыв досаду. Всё складывалось не в его пользу: Темниковой до обеда скорее всего не будет, а, значит, придётся самому спускаться к Долинину в притон или выводить куда-то Нику. Оба варианты были плохи. С Долининым существовала договорённость держать связь только через Алину, а менять место нахождения Ники… это, конечно, можно и нужно было бы сделать, но существовал риск приставленной к нему слежки — уж слишком легко и внезапно его отпустили.

— Я слушаю вас, Олег Станиславович, — Маркова, вошедшая вслед за ним, плотно прикрыла дверь. — Присаживайтесь, пожалуйста.

Присесть Олег не успел. Из кресла, задвинутого в угол, к одному из книжных шкафов, раздалось детское хныканье. Мельников машинально обернулся. В этом большом, обстоятельно и со вкусом обставленном кабинете, где всё ещё безраздельно властвовала тень Литвинова (да, единственным хозяином здесь по-прежнему оставался Борис Андреевич, Богданов и сменившая его Маркова — не более, чем временщики), мебель была красивой и массивной, под стать самому Борису Андреевичу, и потому Олег не сразу заметил мальчика, чьё маленькое и худенькое тельце почти утонуло в глубоком кожаном кресле.

Мальчик был сыном Марковой, Олег уже видел его несколько раз, но мельком и всё время в приёмной, поэтому сейчас, обнаружив ребёнка в кабинете, он слегка удивился.

— Шурочка, погоди, я скоро, — Маркова обернулась к ребёнку. — Подожди, маленький.

— Жи-иво-от, бо-оли-ит… Бо-оли-ит!

Тонкое хныканье перешло на крик, и за этими истеричными воплями явственно проступали детские капризы. Олег вспомнил, как Стёпка лет в пять решил вдруг начать испытывать родительское терпение, прощупывая границы. Мельников, повидавший к тому времени всяких детей и славившийся у себя в больнице тем, что может справиться с любой детской истерикой, перед собственным сыном тогда спасовал, поддался. Ему хотелось непременно выполнять все Стёпкины желания, и он готов был это сделать (надо луну с неба, достал бы и луну), но положение спасла Соня. Мягкая и даже кажущаяся посторонним людям безвольной и слабохарактерной, она решительно и довольно жёстко пресекла все попытки сына сесть им на шею и даже, помнится, прочитала лекцию на педагогическую тему ему, Олегу.

Сейчас в этом мальчике Мельников увидел пятилетнего Стёпку (хотя сыну Марковой было намного больше — лет восемь, как минимум). Стёпка так же картинно кривлялся в его кабинете, сползал с кресла и громко ныл на одной ноте, выдавливая из себя слёзы.

— Шурочка, милый, ну перестань, пожалуйста.

Маркова, которую Мельников привык видеть холодной и надменной, на его глазах превратилась в трясущуюся над своим чадом мать. Она присела перед сыном на колени, а тот, мгновенно уловив произошедшую в матери перемену, завыл ещё громче, забился в истерике, стукаясь головой о мягкую обивку кресла.

— Шурочка, Шурочка…

— Ирина Андреевна, позвольте! — Олег шагнул в сторону истерящего ребёнка. — Если вы не против, я мог бы осмотреть вашего сына.

Его спокойный голос подействовал на неё. Она вскочила с колен, дрожащими руками отряхнула юбку.

— Понимаете, Олег Станиславович, Шура с утра жалуется на живот. Он даже от завтрака отказался, но он у меня вообще плохо кушает.

От слова «кушает» Олега слегка передёрнуло.

Когда он ещё студентом проходил практику в педиатрическом отделении, одна из нянечек, дородная и высокая, с громовым гренадерским голосом и нежным именем Виолетта (они с Аней Бергман едва сдерживали смех, когда с ней сталкивались), любила выговаривать басом какой-нибудь мамочке.

— Кушают, мамаша, дети трёхлетние. А ваш лоб здоровый — ест. Запомните это раз и навсегда.

Здоровый лоб, которому от силы только-только исполнилось лет шесть, замирал под громовые раскаты нянечки Виолетты, и его мамочка замирала вместе с ним.

— Хорошо, я вас понял. Давайте я посмотрю ребёнка, — Олег придвинул стоящий рядом стул и опустился на него.

Шура при его приближении завопил ещё громче, Маркова опять метнулась к сыну. Олегу стало понятно, что в присутствии матери справиться с детской истерикой ему вряд ли удастся.

— Ирина Андреевна, — попросил он, вложив в голос максимум доброжелательности. — Вы не могли бы оставить нас наедине? Иногда так бывает, что ребёнку легче успокоится, когда мамы рядом нет.

— Хорошо, — она посмотрела на него как-то неуверенно, но спорить и настаивать на своём не стала. — Только, если…

— Если что, я вас сразу позову.

Мальчик успокоился, едва за его матерью захлопнулась дверь. Как будто кто-то нажал на кнопку «стоп», и ребёнок тут же затих, притянул к себе коленки, обхватил их руками. На Олега он не глядел, но тем не менее было стойкое ощущение, что мальчик исподлобья наблюдает за ним.