Белый — машина. Бесчувственная и безэмоциональная. Беспощадная.

Им руководят амбиции, на костре которых он сжёг свою собственную семью.

Так что рассчитывать на то, что он как-то уважит мои — глупо и безнадёжно.

— Она ни в чем не виновата, — говорю, прокляв себя за дрожь в голосе. — Отпусти её, Сергей Владимирович. Отпусти. Я всё отработаю.

Белый смеётся. Он действительно смеётся. Смешно ему, сучаре.

— Ой, Илюша…. — он качает головой, как будто ему меня даже жаль. — Ты же не первый раз в этом дерьме, а всё ещё думаешь, что здесь бывают невиновные. Знаешь, ты меня даже удивил, — продолжает он. — Я думал, у тебя есть мозги. А оказалось, что твоя слабость — баба.

Я сжимаю кулаки, насколько позволяют впившиеся в запястья веревки, но Белый продолжает:

— Ты мне нравился, пацан. Ловкий, смышлёный. Всегда делал, что надо. Но вот незадача… Ты предал меня.

Он резко встаёт, делает пару шагов ко мне. Я не двигаюсь. Дышу глубже, чтобы не показывать, как меня трясёт.

— Думаешь, ты что-то изменил? — его голос тихий, опасный. — Думаешь, я не подстраховался?

Он вытаскивает из внутреннего кармана пиджака новый конверт и швыряет его мне под ноги. Я узнаю эти фото. Чёрт. Это уже другие снимки. Они куда откровеннее. Куда хуже.

— Ты ведь понимаешь, да? — Белый наклоняется ближе, его взгляд прожигает меня насквозь. — Эти фотографии теперь будут у прокурора. Ты хотел её спасти, а сделал только хуже.

Я чувствую, как что-то разрывается внутри. Как будто нож медленно проворачивают в животе.

— Она заплатит за твой выбор, птенчик. — Белый снова улыбается. — Но не сегодня. Сегодня у меня для тебя другой план.

Он выпрямляется, поправляет манжеты пиджака, разминает шею.

— Я не убью тебя, Илюша, — говорит он спокойно. — Ты мне ещёепригодишься. У меня на тебя ещё есть планы. Но вот проучить пиздюка я обязан.

Белый поворачивается к своим людям и коротко кивает, а потом сам выходит из комнаты.

Я успеваю только вдохнуть перед первым ударом. Потом второй. Третий. Четвёртый.

Звёзды перед глазами. Вкус крови. Боль.

Бесконечный океан ёбаной боли.

Она вспыхивает, оседает в костях, становится единственной реальностью. Ребро хрустит, кровь заполняет рот. Мир стягивается до ударов, вспышек боли и мгновений тьмы между ними.

Потом наступает темнота. Без мыслей. Без боли. Без всего.

Я открываю глаза и щурюсь от яркого солнечного света в окно. Несколько секунд не понимаю, где я. Все вокруг слишком светлое и стерильное. Лёгкий запах антисептика и чего-то душно сладкого в воздухе. Я моргаю, пытаясь вспомнить... и сразу накатывает. Все. До мельчайших деталей.

Грудь сдавливает, я резко сажусь на кровати, но тело будто ватное. Голова кружится. На запястьях — красные следы от ремней.

Я в клинике.

Слёзы подступают к горлу, но я не позволяю себе заплакать. Вижу на прикроватной тумбе пластиковый стаканчик с водой и маленькую белую таблетку. Рядом аккуратно сложена пижама. Всё продумано, всё выверено. Здесь я не человек. Здесь я — пациент.

В дверь заглядывает медсестра и натянуто, неискренне улыбается.

— Доброе утро, Лилия Андреевна. Как самочувствие?

Я не отвечаю. Она, кажется, и не ждёт ответа. Заходит, мягко берёт меня под локоть и помогает встать. Будто сама я не в состоянии.

— Сейчас в душ, потом завтрак и встреча с доктором. Вы уже совсем скоро привыкнете.

Привыкну? Я никогда не привыкну.

Я не хочу привыкать.

Я провела здесь уже несколько дней, но это время кажется вязким и мутным. Дни со стертыми границами. Ночи, размытые в восприятии, несмотря на чёткость режима.

Каждое утро одно и то же: подъём в семь, завтрак, час прогулки во внутреннем дворе с ухоженными клумбами, которые кажутся ненастоящими. Потом занятия — арт-терапия, какие-то музыкальные занятия, физкультура, беседы с психиатром. Обед. Ещё одно занятие. Чтение. Ужин. Всё безупречно и стерильно, но от этого становится только страшнее. Здесь никто не кричит, не устраивает истерик. Всё настолько гладко, что хочется завыть.

Душ я принимаю под наблюдением. Никакой приватности. Никаких личных границ. В этом месте их не существует.

Я стою под горячей водой, но дрожь не проходит. Внутри пусто, и даже страшно думать о том, что будет дальше.

Потом завтрак в общей столовой.

Молча ем кашу, как робот. Вокруг чужие лица, многие с затуманенным взглядом. Кто-то улыбается без причины, кто-то просто уставился в одну точку.

После завтрака меня ведут на приём. Доктор — женщина лет сорока, с ледяным взглядом и мягким голосом.

— Ну что ж, Лилия Андреевна, расскажите, что вас тревожит?

Я молчу. Она делает пометки в блокноте.