Когда-то давно, годы назад, когда она ещё пыталась строить планы, она иногда забредала на женские форумы. Надеялась найти истории, похожие на её собственные, подбодриться словами поддержки, пусть и адресованными не ей лично, может быть, отыскать пару полезных советов, которые помогут ей выкарабкаться из трясины.

Всё оказалось совсем иначе. Вместо добрых слов Майя наткнулась на шквал осуждения и насмешек. «Если не уходит — значит, всё устраивает», — категорично обрубали женщины. «В таких отношениях всегда есть вторичная выгода, надо глубже копать». «Надо действовать, а не ныть, или кто-то должен за вас всё порешать?» «Типичная жертва, она и другого такого же найдёт». «Бывают такие бабы, сами напрашиваются, даже я бы врезала». «Это как надо мужика довести, чтобы он начал кулаками махать!» «Почему не уходит? Так тогда работать придётся! Проще же плакаться и продолжать сидеть ровно». Все колкие, жестокие фразы сливались в единый поток желчи. Майе казалось, она тонет в нём, окончательно теряя ориентиры, надежду, остатки уверенности.

Именно тогда она поняла, что мир никогда не будет на её стороне. Более счастливые люди попросту не могут понять, как она допустила в своей жизни настолько плачевную ситуацию, более сильные — почему оставалась в ней годами. Если заговорить, просить о помощи, первые будут смотреть на неё с недоверием, вторые — с презрением. И для всех она будет виновата сама.

Она уже не была готова к тому, что кто-то захочет подставить ей плечо. И сейчас вместо воодушевления и надежды ощутила лишь желание забиться поглубже в какой-нибудь тёмный угол, исчезнуть. У неё не осталось сил на борьбу. Не осталось веры, что из этого что-нибудь выйдет.

Но Ирма оказалась настойчивой и хотела знать правду, а Майя давно не умела отказывать. Она отвечала, сначала односложно и вымученно, а потом сама не заметила, как начала говорить откровенно, выставляя напоказ всю застарелую боль.

Они с Эдуардом познакомились, когда она училась в десятом классе. Молодой сотрудник полиции приехал по вызову, когда соседи в очередной раз попытались найти управу на её отца с собутыльниками, которые устроили потасовку в подъезде. Такое случалось уже не раз и всегда заканчивалось для разгульной компании или словесным предупреждением, или ночью в отделении. После первого эффекта хватало до следующего вечера, после второго — на несколько дней, а потом их квартира снова превращалась в притон.

Майя хорошо знала сценарий и даже не вышла из комнаты, когда в прихожей послышалась ругань отца и жалобное нытьё матери. Однако в тот вечер всё пошло по-другому. Голоса звучали дольше обычного, а потом в дверь её крохотной спальни кто-то постучал. Подобная деликатность была настолько поразительной, что Майя даже не сразу сообразила ответить. Когда она всё-таки отозвалась, на пороге показался молодой мужчина в форме.

— Младший лейтенант Стрельцов. Мне нужно задать вам несколько вопросов для протокола, — бодро сообщил он.

Всё это — и неожиданное внимание к её персоне, и обращение на «вы» — заставило растеряться настолько, что Майя в ответ только протянула что-то невразумительное. Видимо, сочтя это приглашением, полицейский вошёл, оставив дверь приоткрытой. С сомнением осмотрев шаткий колченогий стул — единственную, кроме кровати, мебель, на которую можно было сесть, — осторожно устроился на краю, положив перед собой открытый блокнот.

— Ваша комната? — зачем-то поинтересовался он, сканируя пространство глазами. Задержался взглядом на корешке её книги, которую Майя отложила, услышав стук в дверь, потом на ней самой.

Майя, до этого полулежавшая на кровати, опершись на две положенные друг на друга подушки и поджав под себя ноги, выпрямилась, одёрнула застиранную домашнюю тунику. Она порадовалась, что как раз накануне сделала уборку. Пусть их нищета бросалась в глаза, она хотя бы не выглядела неряхой.

— Так считается. Хотя на самом деле моя и мамина.

— А отец?

Майя не сдержала раздражённого фырканья и махнула рукой в том направлении, где в их двушке располагалась вторая спальня.

— Разве вы ещё не видели? Мы с мамой туда даже не заходим.

Это было правдой. Родители уже давно не ночевали вместе и, выражаясь словами её матери, «жили по-соседски». Правда, это соседство включало такие детали, как общие продукты, бытовую химию и коммунальные счета, которые покупались и оплачивались только её матерью. А ещё — постоянные попойки на их кухне, вечную неизбывную грязь в любой точке квартиры за пределами их маленькой комнаты, повторяющееся дебоширство, за которое перед соседями и полицией всегда слёзно оправдывалась мать.

Как-то раз та попробовала устроить бойкот и неделю не пополняла холодильник ничем, кроме вареной гречки и творога, который отец ненавидел. Закончилось всё безобразным скандалом и дракой. Поплакав, мать смирилась и продолжила жарить котлеты для пьяницы-мужа и его собутыльников. «Наш-то ещё ничего, — вздыхая, убеждала она то ли Майю, то ли саму себя. — Из дома ничего не выносит, нас не трогает, если наперекор не лезть. У других похуже бывает, и как-то живут».

В то время Майя испытывала к матери смесь жалости и пренебрежения. Тогда она ещё не могла понять, как можно смириться и терпеть, если твоя жизнь неуклонно превращается в ад, как можно не видеть и даже не искать выхода.

Внимательный сотрудник полиции выспросил всё об их безрадостной жизни. Майя отвечала, не задумываясь, зачем ему столько деталей. Он держался доброжелательно и с сочувствием, и этого оказалось достаточно, чтобы испытать расположение и желание довериться. Во время разговора он почти ничего не записывал и смотрел на неё спокойно и сосредоточенно, что она сочла признаком внимания к её словам и искренне, хоть и без особой надежды на перемены, порадовалась, что нашёлся человек, которому не всё равно.