Какое-то время я стараюсь поддерживать общую скорость. Выжимаю из себя последние силы, однако очень скоро начинаю сдавать.

Мои не предназначенные для бега сапоги скользят по мокрой плитке. Промокшая насквозь куртка противно липнет к телу. А дыхание — как у страдающей астмой старушки.

— Все, я набегалась. Давайте назад. — Сдаюсь.

— Мы лишь размялись, — не оборачиваясь, кричит Боровский.

— Нет, мне точно хватит. — Останавливаюсь.

— Бег отлично помогает справиться со стрессом. — Дожидаясь, когда продолжу, мой компаньон переходит на бег на месте.

— Я уже не стрессую. Я уже вообще…

Сгибаясь пополам, упираюсь руками в колени. Изо всех сил пытаюсь выровнять дыхание.

— Еще километр или два, и в голове прояснится.

— В моей такая ясность, что ни одна глупая мысль не залетит.

— Ну, может, хоть пятьсот метров? — Боровский делает маленький кружок вокруг меня. И тоже останавливается.

— Не представляю, где вы берете силы…

Задыхаясь, поднимаю на него взгляд.

Отец Егора такой же мокрый и… кажется, такой же уставший.

— Тяжелая неделька, — хрипит мой седовласый марафонец. — И день хреновый, — словно оправдывается он.

— Вы же себя загнали! — Кое-как разгибаюсь.

— Тебя вроде бы тоже получилось загнать. — С мукой лыбится Боровский.

— Так это все, чтобы я обессилела? — Не понимаю этого мужчину.

— Все для твоей головы, родная. Надо ж было как-то избавить ее от тараканов.

Семен Сергеевич растирает грудь и садится на землю.

— Да вы так точно до инфаркта себя доведете!

Беру его руку и пытаюсь нащупать пульс. Не представляю, что мне это даст. Мои познания в медицине сводятся к дозировке детских лекарств и заклеиванию лейкопластырем сбитых коленок.

Однако, кажется, что я просто обязана отследить состояние этого героического бегуна.

— Я уже столько раз должен был помереть, что еще один точно не доконает.

— Ради меня не стоило.

Оборачиваюсь, чтобы позвать на помощь. За Боровским всегда ездит джип охраны. Как назло в этот раз его почему-то нет.

— Девочка, я слишком хорошо знаю, что творится сейчас в твоей голове. — Семен Сергеевич поднимает на меня взгляд. — Ты ведь уехать собралась. Бросить моего мальчика. Так?

— Откуда?.. — открываю рот.

— Да у тебя на лице крупным шрифтом все написано. И про мужа бывшего, и про сына, и про Егорку. Хреновые думы.

Нервно сглатываю. Егор все же был прав. Его отец и правда разбирается в людях лучше психолога.

— Сын мне не простит. — Качаю головой. — Даже когда узнает об убийствах Марата. Его ведь не судили. У меня даже доказательств нет.

— А если были бы, осталась? — с болезненной улыбкой, спрашивает Боровский.

— Я… — Обхватываю голову. — Не знаю.

— Верю, девочка. Ситуация врагу не пожелаешь.

Вместо того чтобы читать лекции, Семен Сергеевич обнимает меня за плечи.

— Егор… Он замечательный. Я люблю его.

Впервые радуюсь непогоде. Можно реветь без зазрения совести. И никто не догадается, что это слезы.

— Не сомневаюсь, родная. Его мать, Юля, меня тоже так любила. Прощала все. Одну ходку. Другую. Одна растила Германа. Как-то справлялась. Даже когда встретила другого, сказала мне об этом заранее. Честно. Выпросила свидание и созналась. Выла, будто это она меня предает, а не я их всех подставил.

— Я думала, вы были вместе до конца… — Смахиваю слезы. Теряюсь от этой исповеди.

— Мы и были. — Ведет по волосам Боровский. — Я через год вышел. Помощник мой на себя вину за пару преступлений взял. Он сел, а я домой вернулся. Думал, разведусь, буду как-то заново жизнь строить. А там Юлька моя… на седьмом месяце.

— Егором? — От шока забываю о своей собственной дилемме.

— Егоркой. Охламоном моим любимым. — Со светлой улыбкой кивает Семен Сергеевич. — Тихий Юльке сына заделал. А потом совесть его загрызла, вот за меня и отправился на нары. Десятку оттрубил от звонка до звонка.

— Тихий?!

Только сейчас доходит, почему помощник Боровского сразу показался мне смутно знакомым. Словно постаревшая версия Егора.

— Он писаным красавцем был. И Юльку любил столько же, сколько и я.

— А Егор? Он не знает?..

— Знаешь… Правда такая штука. От нее редко бывает легче. Леня потерял десять лет из жизни своего пацана. Зато сам Егор рос в семьи и в любви. Ему не нужно было все детство ждать отца. Не нужно было трястись от страха по время редких свиданий на зоне. И ни одна падла за все годы не показала на него пальцем.