Вольтер захоронен: 10 июля 1791 г. прах Вольтера был принят мэром Парижа и помещен на площади Бастилии, где когда-то стояла крепость. На следующий день останки Вольтера были доставлены в Пантеон и с большой помпой и церемонией помещены рядом с кофром Мирабо.

Праздник единства и неделимости Республики: Проводился 10 августа 1793 г., в первую годовщину низложения короля, в честь принятия новой конституции 1793 г. Фонтан возрождения, созданный по образцу египетской богини Исиды на месте, где когда-то стояла Бастилия, была воздвигнута статуя плодородия. Из ее груди вытекала вода, символизирующая добродетель. На волю было выпущено три тысячи голубей, к каждому из которых был прикреплен транспарант с надписью «Мы свободны! Подражайте нам!».

Праздник Разума: состоялся 10 ноября 1793 года. Местом проведения был выбран собор Нотр-Дам, чтобы сделать более явным наступление светской власти на религию. Внутри собора была сооружена гора, символизирующая левых якобинцев, на вершине которой возвышался храм, посвященный «философии». После того как девушки с факелами спустились и поднялись на гору, из храма вышла женщина, символизирующая «Свободу», и на троне руководила остальными действиями.

Праздник Верховного Существа: Состоялся 8 июня 1794 года. На Марсовом поле была сооружена гора, на вершине которой было установлено дерево свободы. Во главе с Робеспьером и другими депутатами огромная процессия прошла от Тюильри до горы. Робеспьер произнес две речи — до и после сожжения символического изображения атеизма.

Марат захоронен: 21 сентября 1794 года Марат был захоронен в Пантеоне.

Захоронение Руссо: 11 октября 1794 года Руссо был захоронен в Пантеоне.

Примечание: Хотя многие из этих праздников проводились по всей Франции, информация в этом блоке посвящена главным торжествам в Париже. Хотя это были не совсем праздники, я также включил сюда похороны, если они предполагали массовые процессии, предшествующие захоронению в Пантеоне.

Король, по сути, стал одной из важнейших площадок для демонстрации «Всеобщей воли». 17 июля 1789 г., всего через три дня после взятия Бастилии, Жан Сильвен Байи, новоизбранный мэр Парижа, преподнес королю трехцветную кокарду, которую Людовик затем надел на свою шляпу. Этот акт превратил кокарду из символа, обозначавшего повстанцев, в эмблему французской нации. Три года спустя, 20 июня 1792 г., на шляпу была надета красная кокарда.

В другой раз, в третью годовщину взятия Бастилии, революционное правительство устроило праздник на Марсовом поле, где было установлено огромное дерево, названное «Деревом феодализма». Дерево было украшено различными аристократическими и королевскими эмблемами старого режима, и королю было предложено зажечь погребальный костер, на котором, по сути, и было установлено дерево. Однако он почтительно отказался, поскольку, по выражению Полины Чепмен, «феодализма больше не существовало», а значит, «не было смысла его сжигать». Это был один из немногих случаев, когда Людовик не был вынужден действовать по требованию.

Король был также площадкой для риторических выступлений. Так, 4 февраля 1790 г. Людовик с некоторой неохотой предстал перед Национальным учредительным собранием, где принес присягу на верность конституции, которая еще не была полностью разработана или официально ратифицирована. Это произошло после того, как был раскрыт заговор с целью подавления собрания и восстановления полновластия монархии. 14 июля 1790 г. король вновь был призван присягнуть на верность революции. Поводом послужил Праздник Федерации, устроенный в Париже в первую годовщину падения Бастилии. Даже официальный титул короля стал символической игрушкой революции, в которой согласие Людовика представлялось как символическое обозначение необратимых политических перемен. Так, Национальное собрание изменило его титул с «короля Франции и Наварры» на «короля французов», когда 6 октября 1789 г. он был сопровожден из Версаля в Париж «народом».

Такие символы революции, как кокарда, красная шапочка свободы, образ Марианны, трехцветный флаг, «Марсельеза», лозунг «Свобода, Равенство, Братство», возникли более или менее спонтанно в результате действий народа. В некоторых случаях революционная элита может опробовать тот или иной символ, чтобы посмотреть, как на него отреагирует общество. Но лакмусовой бумажкой в каждом случае было спонтанное принятие символа народом. Это касалось и одежды: брюк, обуви, шляпы.

Поскольку они не были продуманы или предумышленны, их интерпретировали как обладающие подлинностью, отражающей чистоту народной воли, что заставляло революционную элиту принимать их. 29 октября 1793 г. Национальный конвент даже счел необходимым заявить, что свобода одеваться по своему усмотрению является правом личности, поскольку принуждение к социальному конформизму стало настолько интенсивным. Общая воля проявлялась и в эмоциях народа, вызванных речами. Газеты, памфлеты и плакаты часто оказывали аналогичный эффект, когда способствовали спонтанному согласованию народных настроений с тем, что появлялось на печатных страницах.

Хотя народные символы, как правило, принимались спонтанно, сами по себе они не могли превратить массы в идеализированных «граждан». Для воспитания и правильной социализации народа революционная элита «изготавливала» другие символы и ритуалы. Например, летом 1790 г. на некоторых камнях фундамента Бастилии были высечены подобия крепости, которые были отправлены в качестве подарков в каждый департамент. Революция также уничтожила символы старого режима. Так, в течение нескольких дней после свержения короля «по всей Франции исчезли с глаз долой горы статуй, бюстов, портретов, гербов, эмблем и надписей, прославляющих монархов, вельмож, придворных, аристократов и кардиналов».

Наиболее важным из изготовленных символов стал революционный фестиваль. Как и многие другие элементы Французской революции, фестиваль восходит к Руссо, который выразил желание, чтобы «патриотические празднества» швейцарцев «возродились» среди французов, поскольку они соответствуют «морали и добродетели, которыми мы наслаждаемся с восторгом и вспоминаем с удовольствием». Во время революции фестивали организовывались для того, чтобы «республика проявилась в народе, или народ проявился в себе», в соответствии с принципами Руссо. Для Робеспьера организованный праздник был своего рода промежуточным звеном между спонтанным выражением общей воли народа на улицах (которое могло быть испорчено недобродетельными лидерами) и строгой формальностью национального законодательного органа (в котором отсутствовала подлинная связь со спонтанностью народа). Правильно разработанный и проведенный революционный праздник мог как воспитывать народ через участие в символическом ритуале, так и вдохновлять его, приводя этот символический ритуал в соответствие с его изначальной «природой».