Первым и, пожалуй, самым значительным из этих торжеств стал Праздник Федерации 14 июля 1790 года, в день первой годовщины штурма Бастилии.

Несмотря на то, что спонсором и организатором фестиваля выступило Национальное собрание, он стал самым спонтанным и буйным из всех, проводившихся во время революции. По всей Франции прошли тысячи фестивалей Федерации, но самый масштабный и сложный праздник состоялся в Париже, где около 12 тыс. наемных рабочих радикально преобразили Марсово поле для проведения этого мероприятия. Когда, несмотря на их усилия, подготовка площадки отстала от графика, к ним стихийно присоединились тысячи горожан. Центральным событием праздника стало принесение патриотической присяги Национальной гвардией и, с разрешения короля, королевскими полками. Последние были включены в программу потому, что военный министр решил, что воздерживаться было бы невежливо, и заявил 4 июня, что король «признал в [предстоящих торжествах] не систему частных ассоциаций, а собрание воль всех французов для общей свободы и процветания». Приняв решение о проведении торжеств, королевская семья стала заметными фигурами на празднике, когда Мария-Антуанетта представила Дофина, одетого в форму национальной гвардии, сотням тысяч людей, стоявших под проливным дождем.

Похороны героев революции и «великих людей», подготовивших почву для революции, хотя и сопровождались похоронными процессиями, а не празднествами, также были крупными и зрелищными событиями. Смерть Мирабо 2 апреля 1791 г. настолько взволновала Национальное собрание, что оно превратило еще не достроенную церковь, уже являвшуюся одним из крупнейших зданий Парижа, в мавзолей, получивший название «Пантеон». Собрание оставило за собой право выбирать, кто будет в нем захоронен, и постановило, что эта честь может быть оказана только после смерти человека. 4 апреля сотни тысяч человек, в том числе почти весь состав Национального собрания, проводили тело Мирабо в Пантеон. Вольтер последовал за ним 10 июля 1791 года. Руссо был очевидным кандидатом на захоронение, но он презирал Париж и поэтому распорядился, чтобы его не хоронили в этом городе. Это пожелание стало одной из главных причин, по которым Национальное собрание отложило его захоронение. После убийства Марат вместе с Мирабо и Вольтером оказался в Пантеоне. Руссо, несмотря на свое желание, последовал за Маратом менее чем через месяц после извлечения его тела из сельской, буколической местности.

10 ноября 1793 г. Парижская коммуна устроила праздник Разума. Местом проведения стал большой собор Нотр-Дам, переименованный в «Храм Разума», а на месте главного алтаря была возведена святыня, посвященная философии. После торжественного шествия «патриотических девиц в девственно-белом» из святилища появилась женщина в красной «шапочке Свободы». Символизируя «Богиню Разума» и названную одним из наблюдателей «шедевром природы», она повела горожан в Национальный конвент, где президент по-братски обнял ее. Хотя многие депутаты и парижане приветствовали это представление как глубокое признание превосходства светского разума над фантазиями религиозной веры, нашлись и те, в том числе и Робеспьер, кто воспротивился идее, что революция может или должна быть основана на атеизме.

Одним из тех, кто воспротивился, был депутат от духовенства Антуан-Юбер Ванделейнкур. В ходе подготовки Национальным собранием проекта новой конституции он высказал мнение, что устройство нового государства должно соответствовать «божественным замыслам». Ванделейнкур признавал, что «каждый законодатель должен посредством законов призывать граждан к добродетели», но само государство должно признавать «священную и нерушимую» приверженность божественной воле, поскольку, как писал Руссо в «Общественном договоре», только такая приверженность может обеспечить политическое и социальное спокойствие. Однако враждебное отношение к католической церкви делало религию, особенно в ее институциональных формах, все более несовместимой с революцией. И самое главное, многие представители революционной элиты рассматривали католическую церковь как «чужой» институт, управляемый иностранцем (папой).

В то же время церковь являлась собственником богатств, которые Национальное собрание могло использовать для освобождения экономики от феодальных уз. Хотя большинство приверженцев принципов Просвещения были равнодушны к частным религиозным убеждениям, их соблюдение в обществе часто интерпретировалось как косвенное одобрение старого режима. Уличные лидеры парижского народа пошли еще дальше и попытались искоренить даже частные религиозные убеждения, подавив все публичные представления, реквизировав церкви и использовав их в светских целях, неформально наказав священников через народные акции и публично заявив о приверженности революции атеизму.

Сам Робеспьер верил в некое божество, которое он (как и многие другие) называл «Высшим существом». Он также считал, что религиозная вера — необходимая опора для поддержания здорового и стабильного общества. Обе эти точки зрения были подкреплены теоретической поддержкой Руссо, а также убежденностью в том, что «вера в божественность и бессмертие души» необходима для «морального пыла», который Робеспьер предпочитал в качестве альтернативы разуму. В результате осуждение Робеспьером тех, кто выступал за дехристианизацию французского общества, было, вероятно, чрезмерным, а Праздники Разума он назвал «смешными фарсами», организованными «людьми без чести и религии». 21 ноября 1793 г. Робеспьер заявил в Якобинском клубе, что народная вера в Высшее Существо делает религию намного выше атеистических притязаний будущих и настоящих аристократов.

Робеспьер, что оказалось одним из его последних преступных деяний, уговорил Национальный конвент устроить то, что стало праздником Верховного существа. В речи, произнесенной 7 мая 1794 г., он обрисовал «отношения между моральными и религиозными идеями и республиканскими принципами». Центральная тема заключалась в том, что «истинным жрецом Верховного Существа является сама Природа, ее храм — Вселенная, ее религия — добродетель, ее праздники — радость великого народа, собравшегося под ее взором, чтобы завязать сладкий узел всеобщего братства и воздать [Природе] почести чистыми и чувствующими… сердцами». Закончив выступление, конвент послушно постановил, что «французский народ признает существование Высшего Существа и бессмертие души», а затем распорядился устроить 8 июня 1794 г. праздник Высшего Существа. Робеспьер был избран президентом съезда всего за четыре дня до церемонии, чтобы играть центральную роль в ее проведении.

Сам фестиваль был организован настолько детально, что лишен всякой спонтанности и импровизации, которыми хотя бы в какой-то степени обладали другие фестивали. На Марсовом поле была сооружена гигантская символическая гора с вездесущим деревом свободы на вершине. Массовое шествие, возглавляемое Робеспьером и другими депутатами Национального конвента (многие из которых участвовали в празднике не слишком охотно), двинулось по улицам Парижа к месту проведения фестиваля. К моменту начала короткой речи Робеспьера о славе и трудностях Божьего дела на земле собралась огромная толпа. Неся факел, символизирующий свет, исходящий от деизма, Робеспьер поднялся на «отвратительный образ атеизма», который он зажег. Когда оно сгорело, открылась статуя, изображающая «истинную философскую мудрость». Затем Робеспьер произнес вторую речь, в которой назвал атеизм «чудовищем», которое короли «извергли на Францию». Эти выступления сопровождались музыкальными композициями, написанными специально для этого случая, и гимном, составленным настолько просто, что все присутствующие могли присоединиться к пению.