Жаль, что люди, в отличие от бумаги, более чем говорливы.

Наконец, листки с исповедью очередной наивной обесчещенной дурочки оказались на столе исполнительного судебного председателя. То, что потеря моего столь ценного в нашем мире девичества была равнодушно зафиксирована сухими казёнными фразами на дешёвой желтоватой бумаге, казалось немыслимым — и в то же время неопровержимым фактом.

— Итак, — наконец, подытожила верлада Гольфрейн, тщательно изучившая записи, словно в них могло появиться нечто новое — для этого ей понадобилось нацепить на нос очки и заправить за уши трогательно сиреневатые пряди тонких, чуть курчавых волос, — вы утверждаете, что ваше… гкхм… интимное сношение с верладом было первым и единственным, верно? И времени с… гкхм… вашей встречи прошло не более суток?

Я кивнула.

— И этот контакт был… гкхм… добровольным с вашей стороны? Акт насилия вы отрицаете?

Я опять кивнула, жалобно всхлипнула и прикусила щёку, чтобы глаза наполнились слезами. Впрочем, притворяться особо не требовалось. Мне было до слёз тошно от себя самой.

— Что ж, результаты медицинского освидетельствования подтверждают наличие… гкхм… достаточно свежих соответствующих повреждений. Кроме того, изъяты и взяты на анализ образцы… гкхм… биологических жидкостей, которые… После того, как верлад будет вызван для, гкхм, соответствующей экспертизы, которая подтвердит или опровергнет тождественность материала и, соответственно, правдивость ваших слов, только тогда мы сможем завершить официальное заключение с предписанием к немедленному заключению, гкхм, брачного союза и судебным ордером в случае возражения…

— Послушайте! — перебила я методичную служащую Малого королевского суда Этических противоречий. — Благодарю вас, верлада Гольфрейн! Я всё же надеюсь, что мой… возлюбленный, что мы… уладим дело миром, безо всяких там судебных и дополнительных. Он не откажется связать со мной свою судьбу. Он любит меня и всё такое, ну, вы понимаете…

Безэмоциональная зарапортовавшаяся служащая взглянула на меня почти с человеческой жалостью. Возможно, через её кабинет прошло несколько сотен молоденьких девушек, лишившихся чести и вынужденных прибегать к содействию закона для того, чтобы призвать легкомысленных любовников к ответственности. Вероятно большинство из них так же надеялось «уладить дело миром», хотя бы получить денежное вознаграждение, после которого можно было бы забрать заявление.

И только единицы добились своего.

— Побоев и иных повреждений нет, следов алкоголя и дурманящих веществ в крови — тоже, — живым, нормальным, а не выхолощенным канцелярским языком проговорила она. — Не бил, не заставлял… Как же тебя угораздило, дурёха? А то тебе мамка не рассказывала, от чего дети родятся?

Я потупилась, краснея и бледнея попеременно, и пробормотала что-то несвязное о дурмане горящих чувств и большой чистой любви, которая никак не могла потерпеть до свадьбы, он был такой настойчивый, а моё тело предало меня, и я была словно и не я, а теперь я просто не знаю, что и делать, а если узнает отец, он меня убьёт, а мать от стыда голову в петлю сунет… Служащая мерно кивала — вряд ли я могла сказать ей что-то новое.

То есть, я-то конечно, могла.

Но я пришла сюда не за этим. Во взаимную любовь я не верила, тело вполне контролировала головой, ни отца, ни матери у меня уже несколько лет как не было, и я прекрасно представляла себе, что делать дальше.

Как могла действовать, в зависимости от степени своей стыдливости и отчаяния, юная лада, получив вожделенную бумагу о том, что «первое интимное сношение» имело место быть до заключения брака? Самым простым было помахать ею перед носом коварного совратителя, в надежде на пробудившуюся сознательность оного. Постановление ЭС, как в народе называли Малый королевский этический суд, было значимым и весомым. В случае отказа мужчины от проведения экспертизы или от женитьбы дело заканчивалось либо этой самой женитьбой в принудительном порядке, с оформлением всех юридических аспектов даже без личного присутствия развратителя, либо вовсе арестом негодяя с конфискацией имущества. В отдельных случаях провинившийся субъект пускался в бега, и его объявляли в розыск. Правда, в последних двух вариантах развития событий опозоренной девице утешения было не так уж много: небольшая денежная компенсация, которая не смогла бы повернуть вспять загубленную жизнь и возродить надежду на законный брак и достойное будущее для детей.

Что выберет Миар Лестарис? Надеюсь, что не побег…

Я просто хочу остаться в живых. Всё, что мне остаётся, это продемонстрировать верладу мерзкую бумагу и… И увидеть, как его тёмный взгляд, умеющий быть насмешливым и ласковым, страстным, глубоким и тёплым, наполняется отвращением и презрением. Мне безумно не хотелось к нему идти и заставлять его делать неприемлемый выбор, заставлять его ненавидеть меня и мой обман.

Вот только у меня-то выбора не было.

Простите, простите меня, мой первый любовник, мой нечаянный совратитель, мой наставник и неслучившийся друг, верлад Миар Лестарис.

В ЗАЗЯЗ я вернулась вечером, занявший место привратника Тарин пропустил меня, отводя глаза в сторону. Очень не хотелось, чтобы он пострадал из-за меня, потерял работу — или что-то в этом роде. Но переживать за кого-то ещё я уже не могла: сказывалась усталость после почти что бессонной ночи, долгая дорога сначала туда, а потом обратно, унизительная процедура осмотра и последующий разговор с верладой Гольфрейн… Целый день я ничего не ела, только в безликой приёмной ЭС, такой же выхолощенной, как и все остальные помещения этого навевающего тоску заведения, выпила стакан безвкусной воды из кувшина.

Но есть и не хотелось. Хотелось добраться до своей комнатки, упасть лицом в подушку и уснуть, никого не видя, ни с кем не разговаривая. А ведь поговорить с Миаром придётся. В лучшем случае один разговор состоится точно, в самое ближайшее время.

Радует одно — скоро, так или иначе, это всё закончится.

К собственному удивлению — хотя эмоций для удивления не осталось — я доползла до нашей с Юсом комнаты, никого по пути не встретив. Вошла, подошла к стеллажу с хрюшками и поставила ректорскую козочку среди своих фигурок.