— Вот что, убожества! — наконец-то вмешалась верлада Азалия, глядя на меня как-то странно. — Я тут с вами до полуночи возиться не собираюсь. Натянули штаны, вытерли слюни и за работу! А ты, — это уже мне, — идём со мной. Шевели граблями.

— Плюй. Полощи и плюй, кому говорю!

Я в сотый, наверное, раз прополаскивала горящий рот — и это после того, как проглотила нечто бесцветное, склизкое, желеобразное в качестве противоядия. Не в силах что-то сказать — язык и дёсны онемели так, будто я пару часов держала во рту кусок нетающего льда — я только жалобно промычала что-то неразборчивое, сплюнула и уставилась на свою то ли спасительницу, то ли мучительницу мокрыми жалобными глазами. Впрочем, мокрым было всё: лицо, шея, грудь, волосы… Кажется, первые несколько литров спасительной воды разъярённая преподавательница попросту вылила мне на голову.

— Употребить корнепалт в пищу! Убож-ж-жество! — теперь верлада хваталась за голову. — Тупая твоя голова на что-то годится, кроме как ресницами хлопать и лясы точить?! Зачем ты засунула его в рот, дура? Давно во рту ничего не бывало?! Полощи и плюй!

Наконец экзекуция закончилась, жжение, к счастью, прошло, но общее самочувствие оставляло желать лучшего. Мы с верладой находились в пустой лаборатории при той самой аудитории, где я рассчитывала постигать спагиромагию сегодня утром — а вместо этого перемазалась в земле, высушивая грязные коренья, поцапалась с озабоченными однокурсниками, принимающими меня за легкодоступную девицу, а потом проглотила кусок несъедобной, возможно, даже ядовитой дряни, и это даже не в первый день — в первые полдня!

— Вот что, убогая, — решительно провозгласила преподавательница, тоже довольно красная и взмокшая, — сегодня ты до обеда останешься тут, и только попробуй куда-нибудь деться и что-нибудь натворить, ясно?! Знаю я таких бедовых… Да и не стоило тебе так шутить с этими болезными. Мало ли.

Я угрюмо кивнула, стараясь незаметно пощупать рот изнутри на предмет язв, ожогов и волдырей.

— Но не просто так, естественно! — верлада воинственно засверкала глазами. — У меня никто не бездельничает. Будешь… да, будешь мыть лабораторную посуду. Я проверю, имей в виду. Всё, что стоит в этом стеллаже и вон в том, всё, до единой скляночки — перемыть и поставить вон в тот стеллаж. Разобьёшь — руки оторву.

— Мрак! — мявкнула я, но верлада Алазия уже удалялась, оставив меня одну в лаборатории в компании множества разноцветных пробирок, реторт, колб, тиглей и стеклянных трубочек, по большей части неизвестного мне назначения, пенящегося густого средства для мытья неприятного желто-коричневого цвета, навевавшего не самые аппетитные ассоциации, и вороха тряпок и мятых старых бумаг для вытирания чистой посуды и наведения блеска.

Я постояла, озираясь, но ничего интересного не обнаружила. Например, загадочных ампул с золотистым содержимым, благодаря которым без особых усилий можно быстро спалить ненавистное учебное заведение…

Интересно, а откуда в моей Высшей школе с её элементарным магическим минимумом взялись такие опасные ампулы, да ещё и практически в открытом доступе?

Я не додумала эту мысль. Одна из скользких стеклянных колб выскользнула из рук, и несколько секунд я безуспешно пыталась перехватить её на пути к падению. От вида мелкого стеклянного крошева на полу я чуть не разрыдалась. Попыталась собрать осколки руками — метёлки не обнаружилось — и тут же порезалась. Обессиленно опустилась на какой-то деревянный ящик, замотала палец тряпкой и чтобы уже не думать ни о чём, принялась рассматривать мятые листы.

И неожиданно увлеклась.

Это оказалась академическая газета, судя по всему, не новая, но не рукописная, а полноценно отпечатанная в типографии. Называлась она причудливо — «Алюдель», и представляла собой сборную солянку из текущих новостей («Спортивное состязание между вторыми курсами алхимагов и спагиромагов назначено на сто семнадцатое юнея…»), полезной информации (я зачиталась классификацией алхимагических тиглей) и студенческого творчества (чего только стоила высокопарная «Ода хронометру»!). На мгновение мне стало безумно жаль, что я прикоснусь к волшебному знанию, которое могла бы получить в этих стенах, лишь мельком, что очень скоро двери в этот загадочный мир закроются для меня навсегда.

На глаза набежали слёзы. Я сердито стряхнула их предплечьем — кисти всё ещё жгло от недавнего интенсивного применения магии, к которому я не привыкла, а ещё от ядрёного моющего средства.

Нечего жалеть себя…

Мокрое платье раздражало. Надо бы его просушить… а для этого желательно снять. Однако перспектива находиться в одном нижнем белье, пусть даже очень дорогом и красивом — в этом вопросе Эстей не поскупился, а ещё в кружевных ажурных чулках (ЗАЗЯЗ чулки не выдавал, а Эстей обычные мне не приобрёл) даже в совершенно пустой аудитории не радовала. К тому же соблазнять мне нужно не верладу Алазию или какого-нибудь случайного уборщика, а ректора, которого здесь нет. На моё счастье на гвоздике за одним из стеллажей обнаружился белый лабораторный фартук, застиранный и в пятнах. Вероятно, предполагалось, что его будут надевать поверх платья. Он прикрыл грудь и немного бёдра спереди, но это же это чистая формальность, я надеялась быстро справиться с мокрой тканью…

— Ты уверен? — внезапно раздался довольно отчётливый — и, к сожалению, знакомый мужской голос.

— Можешь посмотреть сам. Я проверил на два раза. Углекислого кальция не хватает, примерно три с половиной унции. Ты же знаешь, у меня неплохой глазомер…

— У тебя непревзойдённый глазомер, Керт. Твои родаки случайно не на рынке работали?

— Мелькала та же мысль, если бы не их феррский титул.

Раздался приглушённый смех — резко оборвавшийся.

— Мне это не нравится, Миар, — очень серьёзно отозвался второй мужчина. — Очень не нравится.