— Ты никому ничего не расскажешь о нашем маленьком соглашении, девочка Котари, — почти печально произнёс человек, обладавший полной властью над моей судьбой, телом и жизнью. — Не волнуйся: внешних следов, разумеется, не останется. Не дёргайся, или будет ещё больнее.

Наши дни

Я никогда не думала, что какое-то сломанное колесо способно задержать путника часа на три, не меньше, и сильно подозревала, что дело было в близлежащей таверне, хозяйка которого оказалась какой-то дальней родственницей кучера. Так что он с головой окунулся в её хлебосольное гостеприимство, и, по-моему, напрочь забыл и обо мне, и об экипаже, и вообще обо всём на свете.

Мне тоже предложили горячего супа, густого и наваристого, щедро отсыпали каких-то солёных крекеров и сахарных цукатов. Под присмотром пары довольно ленивых соглядатаев Эстея я сидела в ожидании своей участи на лавке, грызла цукаты, ёжилась от прохладного вечернего ветра, любовалась закатом и — думала.

Поверить в то, что холостяцкая свобода может оказаться для человека дороже всего на свете, в том числе какого-то архиважного магического артефакта или другой аналогичной по ценности вещицы, которую Эстей называл «ключом», было трудно. И, тем не менее, все известные мне факты поддерживали данное утверждение, и ни один не опровергал.

Тридцатишестилетний — о, ужас! — ректор Академии с дурацкой аббревиатурой ЗАЗЯЗ Миар Лестарис за последние шестнадцать лет продемонстрировал миру два десятка любовниц и ни одной невесты. Двадцать — о, ужас, ужас! — официальных любовниц из числа почтенных молодых вдов или женщин не то что бы совсем лёгкого, а, скажем так, среднего поведения, не достойных верлад, а прост дам. Вполне возможно, что имелись и замужние избранницы, но если подобное и случалось, то осталось втайне.

Биография моей будущей жертвы (или палача, это как посмотреть) выдающимися событиями не блистала. Родился… Учился… Надо сказать, в школьные годы особыми успехами не отметился и интригующих талантов не выказывал. Но в двадцать лет абсолютно никому не интересный отпрыск древнего, уважаемого, но хиреющего феррского рода неожиданно для всех — и прежде всего для своей родни — порвал все связи с семьёй и отправился в кругосветное путешествие.

Я нередко слышала о пользе последних для души, ума и духа. В случае верлада Миара эффект оказался просто сногсшибательным: по возвращении он кардинально переменил образ жизни, поступил в магистратуру, выбрал специализацией редкую и почти уникальную область магии, а именно алхимагию (что это такое, я так и не разобралась до конца, нам в Высшей школе об этом не рассказывали), а в двадцать пять лет получил беспрецедентный государственный займ и основал ЗАЗЯЗ. Набрал команду лучших педагогов со всего Асветора, устроив закрытый конкурс, и сам, будучи достаточно молодым ещё человеком, принялся пестовать юные дарования. Вскоре на верлада свалилось какое-то внушительное наследство от наставника, с которым мой ректор познакомился в путешествии, так что займ он погасил. В итоге богатого, свободного, успешного и, судя по всему, привлекательного мужчину стали одолевать косяки алчных и целеустремлённых невест.

Примерно половина не ведающих жалости охотниц была просто благородными юницами на выданье из первого сословия, традиционно получавшими образование на дому, остальные — теми же юницами, но студентками второго сословия, пожелавшими получить аттестаты об академическом образовании. Через год, так ни разу не попав ни в какую компрометирующую ситуацию и безукоризненно вежливо отклонив как минимум сорок два приглашения на балы для светских дебютанток, Миар Лестарис запер свой роскошный столичный особняк и переехал с вещами в преподавательское общежитие. Незамужним преподавательницам и даже служанкам моложе сорока пяти лет работа в ЗАЗЯЗ не светила отныне ни при каких условиях, а студенток стали отсеивать самым тщательным образом, принимая только неказистых внешне заучек, поднимающих горящие глаза исключительно на доску с формулами, а никак не на мускулистый (ну или какой он там) стан наставника и его смазливую (наверное) физиономию. Три особо упорные девушки, не дававшие верладу Лестарису прохода, были и вовсе отчислены по разным относительно уважительным причинам. Подлинные обстоятельства стали ясны лишь у одной: адептка решила проникнуть в ректорскую спальню через окно второго этажа, однако покатые миниатюрные балкончики, исключительно декоративные, сделали своё дело — или, возможно, студентка была не в лучшей форме, но бедолага рухнула вниз, так и не сумев совратить свою неуловимую цель.

Надеюсь, бедняжка ничего не сломала, кроме надежд и веры в человечество.

Одним словом, мой ректор морально был готов к хитроумному взятию штурмом. Не исключено, что он обзавелся сухарями и запасом воды для длительной осады, возможно, прокопал тайный лаз из своей комнаты на какой-нибудь ближайший скотный двор на случай экстренного отступления. За двадцать лет можно подготовиться ко многому. Но и мне деваться некуда… Если бы только внутри меня горел азарт завоевательницы и хотя бы толика симпатии к объекту! А я верлада Миара Лестариса уже тихо ненавидела.

Я потёрла всё ещё болезненно ноющие губы, вспоминая омерзительное прикосновение кончика магической иглы. Нет, внешних следов не осталось… только воспоминание о мучительной процедуре, которой самой по себе было бы достаточно, чтобы даже не задумываться о возможности сопротивления.

Кроме того…

Моё сердце было свободно, но это не исключало всевозможных девичьих мечтаний о взаимной любви, романтических ухаживаниях, первом поцелуе, свадьбе, счастливом замужестве, семье. Все эти мечты следовало уничтожить, а затем похоронить и никогда не выкапывать. Я никогда не планировала быть чьей-то любовницей, но в будущем у опозоренной девицы выбор мог стоять между этой постыдной, с какой стороны не глянь, незавидной участью — и полным одиночеством. Неприятный выбор. Меня воспитывали не так, хотя незавидный пример имелся перед глазами с детства.

Любовница была у отца — невысокая, круглощекая дама, работающая в кондитерской.

Об этом знали все, даже маленькая я, об этом судачили слуги, с упоением обсуждала с матерью тётя, мать Элейн, верлада Миттери Тэйл. Мать в обсуждениях участия не принимала, зато тётя утверждала, что измена с представительницей сферы торговли свидетельствовала об отвратительном вкусе и каком-то особенном неуважении к благородной фамилии Тэйл, жене и ребенку. Как будто было бы легче, если бы это была герцогиня! Мне же, напротив, изначально все виделось в довольно романтическом свете, и от холодной суровости отстраненной матери хотелось сбежать в полумрак уютного маленького заведения, где пахнет выпечкой, корицей и чем-то неуловимо сладким. Только потом я поняла, что если бы этой тёплой незнакомой мне женщины не было, возможно, и мать была бы добрее и теплее ко мне…