Огляделся и зацепился взглядом за колоду для колки дров. К ней был прислонён колун, но это было типичное не то. А вот топор, воткнутый небрежно в саму колоду, очень даже заинтересовал. Широким лезвием и мощным обухом он напоминал «тупицу», мясницкий топор, который на самом-то деле очень даже острый. Но, в отличие от мясницкого, был на длинной и почти прямой рукоятке. Зато, как и мясницкий, кажется, тоже острый. А вот если им стесать резьбу эту?

Диспозиция была такая. От дровяника до вражъей сарайки было где-то пятнадцать-семнадцать метров. Из самих ворот сарая лично его, Юрца, не было видно никак, впрочем, как и ворота не были видны ему самому. Забитый до верху берёзовым швырком дровяник был уже сарая, и лишь поленница, не поместившаяся в нём полностью, выступала почти вровень, в одну линию со стеной сарайки. Так что в его нынешнем укрытии из вражьей крепости он мог наблюдаться только в окошко. Оно было практически слуховое — маленькое и высоко расположенное, да ещё и зарешёченное. Ни тебе стрелять из него с чувством, толком, расстановкой, ни выбраться. Зато колода и сам столб… Нет, колода едва выдавалась вглубь двора от линии сарай-дровяник, метра на два, не больше, зато от неё бдить за окошком не выйдет, а вот его персональные и нежно любимые ноги (если он будет лёжа) — как на ладони. Резной же столб был метрах в десяти от него, почти на полпути. Но не к сараю, а к Фабию, и из ворот, правда, под довольно острым углом, был вполне себе виден. И укрыться за этим столбиком от выстрела — дело немыслимое. А вот та ямка рядом с ним… Практически, колдобинка. Может, подкопать? Да нет, толку-то от этого, только своё собственное внимание размажешь. И время, выигранное на нахалке, потратишь зря… А нахалку Юра любил и уважал. Ладно, значит, в темпе польки-бабочки цепляем «тупицу», потом тише мыши ползком к столбу и пытаемся стесать резьбу. При этом бдим в сторону сарайных ворот с помпой наготове, и, чуть что шарохнется — пожалуйте бриться, бросаем топор, бабахаем из «Тарана», чтобы сбить врагу прицел, да и на удачу, авось кого зацепит, и сразу же кошачьим галопом за поленницу.

Едва он добрался до колоды, как там, где был Грач, разразилась невидимая и неясная в исполнении и действиях Юрцу канонада, причём началась она с хлёсткого голоса винтовки Фабия. Что, как — непонятки сплошные. Одно ясно, у Мамона нелады какие-то. Не размышляя, Рыбачок с ходу все переиграл, и, пригнувшись, но для скорости даже не виляя зигзагом, устремился к углу вражьего сарая. А вот дальше… Получалось либо высовываться далеко, либо стрелять ему с левой руки. Пряхин плюнул на безопасность и высунулся далеко, надёжность попаданий сейчас всяко важнее.

Вовремя, как оказалось. Из ворот вприсядку выскочил засадный полк харазцев в количестве одного косоглазого, и устремился в противоположную от Юрца сторону. К другому углу, за которым как раз, видимо, был не ожидающий удара в спину и занятый своим бабахингом Мамон. Вот интересно, и откуда тогда нарисовался тот, в кого он этот бабахинг ведёт? Вражина же скакал себе, как бесмертный, не прячась и не боясь ничего, даже не пригибаясь.

Впрочем, у такой лихости харазца были определённые основания. Со стороны Фабия, сиренево искря при попаданиях последнего, его прикрывал чуть выпуклый синеватый диск магического щита. Видимо, на такое шамана пока хватало, ну, или же щит был амулетный, кто же его разберёт в такой горячке? Из чего следовало, что Юрца пока не видели, не ждали и не чаяли, потому, что с его стороны харазца не прикрывало ничего, кроме самомнения и чекменя. А вот такие кошки-мышки Рыбачок очень даже любил! Мухой вложившись в ружьё, он выстрелил последним в магазине пулевым патроном супостату в тазовую область. Попал, и тут же — ещё разок, обычной картечью, уже не сильно-то и тщась целиться, потому как его первый выстрел слился в один с выстрелом харазца. Тот, сцука такой, успел таки дорысить до угла и пальнуть в Мамона, по-прежнему невидимого Юрцу. У Пряхина заныло — как там Грачёв? И по дружбе, и из прагматичного расчёта. Потому что минус один у харазцев жизнь им украсит, а он попал, хорошо попал, и картечью тоже. Вражина словно застыл на долю секунды, а затем сложился циркулем в пояснице и со стуком рухнул, так что картечь его точно добила наглушняк. И щит погас, кстати.

А минус один у врага и минус Мамон у них жизнь им, наоборот, испортит, размен один-один в их ситуации совсем плохо. Да и он вскрылся, что тоже, практически, не есть хорошо. Даже, прямо говоря, плохо. Ладно, надеемся, что Мамонище жив, но действуем, исходя из «один-один». Пока не доказано иное. Значит, что? Значит, никто не отменял рубку столбика, хотя теперь это и будет совсем весело, пожалуйте бриться! А надо. И, практически, не рассусоливая.

Так что, кося на окошко, да не просто кося, а целя в него и в то, что может скрываться за ним, он изо всех своих щенячьих сил, но полуприсядью, устремился строго назад, к колоде. Как бы вот ещё тупицу пристроить, чтобы не мешался? Кое-как справившись и с этой задачей, и продолжая следить за оконцем, он по-рачьи пятился, по-прежнему низко пригнувшись, пока не вышел на линию «сарай-дровяник». Всё, тут или косоглазие зарабатывать, пытаясь одним ружжом и двумя глазами контролить и ворота и окошко, или рыбёшкой нестись. Как и положено Рыбачку, он выбрал рыбёшку, и порскнул к кроваво-резному пеньку. Окончательно плюнул на всякую осторожность, ну, разве что огляделся, и особенно пристально в сторону сарая. И всё же кто тот некто, в кого палил Мамон? И кто из них сейчас жив, Мамон или некто? Или оба? Или никто? Судя по тому, что Фабий, которому Мамон виден как на блюде, палить перестал, некту кирдык. Значит, что? Два-ноль? Или, упаси светлые боги, два-один?

Ладно, чего гадать. Пристроил рядом, так, чтобы легко подхватить, «Таран», попутно добив его до полного, включая и патронник. Чем добить думал быстро, но тщательно. Решил, с учётом шамана и его выученика, через одну картечь простую, огненную и серебряную. Вот не знает он, чем шаманов валить, не знает! Не было их пока на жизненном пути. Ну, война план покажет, что-то из этого да проймёт.

Рыбачок страшно не любил подобные ситуации, которые звал «годун». Всё должно быть чётко и ясно, тогда воевать проще. Жить, кстати, тоже. Риск не безбашенным должен быть, а отмеряным и взвешенным!

Потратил время, пытаясь вызвать Фабия по амулету. Без всякого толку. Подумал-подумал, и, окончательно себя демаскируя, заорал в паузе между выстрелами обер-ефрейтора, давившего теперь огнём ворота сарая:

— Фабий! Прикрой меня, я эту мандулу рубану!

Поплевал на руки, замахнулся и нанёс первый удар по столбу. И тут бабахнуло снова, словно Мамон продолжил свою гранатоманию. Гранаты, конечно, хлопают не сверхмощно. Но он так понадеялся, что это опять Грач, живой и невредимый, что у него аж уши заложило!

Фарберович убрал переговорный амулет и приготовился вынырнуть из могилы сразу после взрыва гранаты, когда внимание харазцев от него отвлечётся на взрыв. Садиков распутывал узлы на веревке, обмотанной поверх розовой пелёнки. На кой чёрт он её вообще накрутил, верёвку эту?

— Разрежь, не мучайся, — посоветовал Фабий, и лишь потом подумал, что у гнутого нет ножа. И хорошо, что нет. Мало ли что? Ну, уж он-то точно ему свой не протянет. Подумал — и сменил магазин винтовки на новый. И, почти не думая, на автомате, опять добил сменённый магазин до полного, выгребая патроны из кармана маскировочной куртки. Там лежала предусмотрительно надорванная пачка. А затем, не глядя, убрал магазин в подсумок. Однако, патроны надо бы уже беречь…

— Верёвочка ещё пригодится, — рассудительно ответил могильщик, распутав очередной узел своими чудовищными заскорузлыми пальцами.

И в этот миг рвануло. Забыв о сутулом за спиной, Фабий чёртиком из коробочки вынырнул из окопчика. Дважды, держа в голове возможное нахождение Мамона, выстрелил в пузырь. Присел, и снова вынырнул там же, путая возможных оппонентов. За это время бахнуло второй раз и, вот неожиданность, третий. Мамон, чёртов пироман! А, нет. Молодца Мамонище! Пузырь после третьей гранаты замерцал, заизвивался, как личинка колорадского жука на углях, и лопнул. Ай, кабан, ай, красава! Мгновенно Фабий всадил три выстрела в створ ворот. Ага… Сиреневые просверки показали, что, хотя большой щит и схлопнулся, то ли шаман наложил на своих харазцев личные щиты, то ли у них были и свои, амулетные. Ну-ну. Это уже вопрос методичной долбёжки. Бахнем ещё пару раз, но теперь уже можно и оглядеться. Вот интересно, давно уж замечал… После боя чётко помнишь, кто и что делал, где они затупили, а где проунькали влёт, даже такое, что и видеть вроде не мог. Но только не то, что делал ты сам. Тут как-то всё пунктиром, неясно и односложно. И только потом, очень сильно потом и не спросясь, всплывает, накрывая с головой.