И вдруг какая-то чудовищная, неодолимая сила вырвала винтовку из его рук, и пуля, предназначенная лбу оборотня, обиженно унеслась куда-то вверх, не причинив, впрочем, крутящимся спиралям ни малейшего вреда. «Светка», кувыркаясь городошной битой, улетела куда-то к сараю. Сам же Фабий, вздёрнутый сзади кем-то неведомым и мощным за шкирку, нашкодившим щенком взмыл над Садиковым, Лолкой и её несостоявшейся могилой. Он попытался вывернуться из захвата, или хотя бы повернуться лицом к неведомому врагу, и выхватить револьвер из кобуры. Первое частично получилось, второе — нет. Как только рука обер-ефрейтора дернулась к оружию, лёгонькое касание в бицепс обожгло её вспышкой лютой боли, словно вместо руки оказался больной зуб с оголённым нервом, и напрочь её отсушило. Что же до поворота к супостату… Супостат сам, неспешно и плавно, развернул его к себе лицом. Фабий не поверил своим глазам. Его, дюжего и рослого, не особенно-то и напрягаясь, держал вздёрнутым вверх на вытянутой левой руке высокий, но тощенький старик-шаман, убитый им ну вот только что! Ласково улыбаясь морщинистым лицом, он смотрел на Фабия своими янтарными раскосыми глазами и укоризненно покачивал головой. Правой же своей рукой зловредный старикашка лишал его оружия. Он проделывал это неторопливо и нехотя, чисто ради порядка, как ребёнок после сытного обеда общипывает малину с куста. Вот вслед за Светкой к сараю улетел револьвер, вот второй, с серебряными пулями, перекочевал за кушак старого мерзавца. Вот кинжал покинул ножны. Дальнозорко порассматривав гномьей выделки лезвие, шаман цокнул языком и аккуратно пристроил его себе рядом с только что затрофееным стволом, за пояс. Фабий было попытался дёрнуться, но, гнусно хихикнув, старец молниеносно ткнул его длинным желтоватым ногтем большого пальца правой руки в лоб, под нос, в рабочую пока ещё руку и в рёбра.

Эти несильные тычки приключились так быстро, что показались бедолаге обер-ефрейтору нанесёнными одновременно. На этот раз он едва не потерял сознание от лютой боли, вцепившейся во всё тело сразу, и с ужасом понял, что теперь парализован весь, целиком. А шаман, не обращая более на него внимания, продолжил обыск. Фабий не понимал, зачем. В своём нынешнем состоянии он один чёрт не смог бы воспользоваться оружием. Может, собрать трофеи? Или унизить? Скорее, последнее. Фабий догадался, что старикашка каким-то образом чует металл, когда рука последнего, помедлив и словно принюхавшись, нырнула в нагрудный карман маскировочной куртки обер-ефрейтора и выудила серебряный портсигар. Вещь, между прочим, цены нешутейной. Однако, повертев и даже ловко раскрыв одной рукой портсигар, шаман, вздохнув, аккуратно его закрыл и вернул в карман, старательно потом застегнув последний. Он, всё так же ищуще поводив рукой, почувствовал и дерринджер на правой щиколотке у Игоря, и небольшой нож в ножнах на левой. Вздохнув, совершенно неожиданно для обер-ефрейтора харазец не стал их вытаскивать, а отбросил его, как мокрую тряпку, и что-то прошепелявил грозно по-харазски своим спутникам. Или, вернее сказать, подчинённым, судя по тому, как они кинулись выполнять шаманские команды. Фабий больно шмякнулся оземь телом, которым не мог управлять. Но успел оглядется в полёте.

Четверо. Их было четверо, включая самого шамана. Значит, Садиков не врал. Двоих они обнулили, в том числе одного оборотня. Ну, вот откуда знать было, что харазцы — оборотни? Как минимум, двое из них. Шаман точно нет, иначе он портсигар бы в руках не удержал. Второй оборотень между тем, оставив бесчувственного Рыбачка на попечение ученика шамана, судя по украшавшим одежду последнего ленточкам и косточкам, метнулся стрелой и пропал из поля зрения Фабия. Но уже буквально через несколько секунд снова возник перед ним, свалив перед этим за его спиной два увесистых предмета. Судя по болезненному вою, предметами этими были сутулый Садиков и, скорее всего, так и не освободившаяся из-за его верёвочного крохоборства дочь Лола. Кто-то из них вплотную привалился к Фабию, но ни отодвинуться, ни, наоборот, придвинуться, ни даже пошевелиться он не мог. Он даже сказать ничего не мог, мог только наблюдать, чем и занимался. Потому, что пока он жив — жива и надежда. Вдруг он сообразил, что, если шаман его полностью парализовал, то как он может двигать глазами? Значит, что? Значит, амулет от ментального доминирования работает и нужно сопротивляться! Слава богам, что он не додумался до мысли, что, если бы шаман его парализовал полностью, то дышать бы тоже не вышло, и он бы уже умер от удушья. Яростно двигая глазами, он пытался пошевелить чем-нибудь. Рукой, пальцем, языком! И ему показалось, что язык пошевелился. На миллиметр, на волос, но — пошевелился! Пока же он фиксировал, кто, где и как из врагов расположен.

Оборотень (он оставался в боевой форме, ни волк, ни человек) стоял прямо перед ним. Стоял не просто так, а навытяжку внимал шаману. Ученик шамана тем временем подтянул бесчувственного Рыбачка к колоде, с которой тот слямзил тупицу. Четвёртого харазца ему не было видно. Фабий люто пожалел, что ни слова не знает по-харазски. Мог бы — спросил бы Садикова. Хотя нет, не при шамане с присными же. Но, когда подумалось о вопросе сутулому, ему показалось, что язык дёрнулся чуть сильнее, и Игорь изо всех сил стал пытаться расшевелить его ещё, как можно больше. Тем временем оборотень, получив от шамана новый приказ, ринулся его выполнять. Он пробежал прямо по Фабию и Садикову с Лолкой. Было больно. Шаман же присел на корточки рядом с Фабием, постаравшимся не двигать на всякий случай глазами, и достал трубочку. Игорь так и не понял, как он её раскурил — не было ни спичек, ни зажигалки, ни кресала. Только вот раз — и трубочка задымила. Приятно запахло хорошим табаком и яблоками. Возможно, шаман, поглядев на его портсигар минуту назад, просто захотел покурить, или же он, как главный злодей в плохой фильме, должен был рассказать о своих планах и поиздеваться над ним? Кто ж его знает, этого старого харазского пердуна? Пердун же тем временем, скорчив умильную рожу добренького дедушки, правильным великореченским, но всё же по-харазски шепеляво, словно во рту у него было полно горячей каши, спросил, ткнув в сторону Фарберовича своим чубуком:

— Фто, молодой шеловек, ты и ф фамом деле думал, фто убил меня? Хе-хе-хе…И куда вы, молодые, так всегда спешите? А я вот живой. И буду живым. А ты из-за своей торопливости и сам умрефь, и всех своих сгубил. И их вот тоже, — он ткнул трубкой за спину Фабию, туда, где, скорее всего, находились хозяин дома со своей дочкой, — Но, хоть ты и пытался меня убить, я окашу тебе больфую шесть. Ты, как их нафальник, умрефь самым пофледним. И увидифь, как умрут все эти люди. И твои, и эти. Увидифь, как духи напьются их силой, их болью и их штрахом. А потом и свои подарифь духам.

Воротник пережимал шею, и было трудно дышать, а не то, что говорить. Но, тем не менее, Фабий просипел:

— Так ты оборотень… Ладно, нас вы победили… Но бабу с детьми отпусти, вы же воины, зачем подличать?

— Глупый… Совсем глупый. Нишего не понял, и даже два раза нишего не понял. Фаман, а тем более великий фаман, не может быть волчьим братом. Да и не к шему мне это, я как бабочка, а ты предлагаефь мне быть гусеницей. А баба с детьми… На охоте я убиваю оленя. И я благодарен ему за то, фто его мясо напитает моё тело. И возношу хвалу его духу за это. И его перерождение будет лучше. И смерть всех вас, и бабы с детьми, тоже напитает. Напитает духов. И мы благодарим вас за это, и говорим, что ваше перерождение будет лучше. Возможно, даже родитесь вновь на свет настояфими людьми, а то и волчьими братьями, — Шаман выдохнул струю дыма в лицо Фабию, выбил трубочку о камушек. Постучав мундштуком трубки в середину лба жандарма, словно бы вколачивая ему в голову свою речь, он, кряхтя, поднялся, посмотрел на Фабия сверху вниз и назидательно сказал, зловеще улыбнувшись в конце своей речи:

— Так-то! Нам сейчас жить, а вам — умирать. Плохо, фто одного твоего убили, духам теперь меньфе филы дофтанется. Но нифего, тот, кто это фделал, фам теперь отработает, духом. Нифего! Ты скоро увидифь, ты всё поймёфь. Пошуфстфуешь. Я же сказал, ты умрёфь последним. А первым умрёт твой парфивец, пошмевший поднять руку на Коновязь великой матери.

— Тебе всё равно не одолеть в бою, вас уничтожат!

— Я сказал уже — глупый… Кто собирается воевать? Я возьму вафу силу, и дам её духам родишей. А духи уведут нас. Порталом.

И шаман, утратив к Фабию всякий интерес, вновь повернулся к своему ученику, колдовавшему над Юрцом. Фабий сначала не мог сообразить, неужели этот мощный колдун и правда такой дурень? Ну, прямо, опереточный злодей! Но вдруг его ожгло понимание. «Духи напьются болью и страхом!» Да шаман же просто хочет заставить его психовать и каяться, за то, что ребят спеленали и казнят на его глазах! И сделать тем самым своих духов ещё сильнее. А вот те хер! Я буду брыкаться до последнего! Он напрягся, пытаясь пошевелить хоть чем-нибудь. О! Большой палец как будто бы немного дёрнулся… И вот мизинец, он же точно сейчас пошевелился! Сзади донеслось топанье, видимо, возвращался оборотень. И, так и есть, обойдя их на этот раз, ради разнообразия, в поле его зрения возник второй оборотень. Он легко и как-то играючи нёс на плече Валерика Беловолова. Ларь был жив, и Фабий, как ни странно, с учётом предстоящей им казни, ощутил облегчение. Окончательна только смерть (тьфу-тьфу, о зомби, вампирах и прочей нежити не думаем), и, пока они не погибли, шанс у них есть. У всех, кроме Грачёва. Хотя они ещё, возможно, позавидуют Мамону, не надо обольщаться.