— Мы просто расследуем разные версии, — сказала Рени, чувствуя необходимость что-то добавить, — но, если ты действительно был там, лучше сознаться сейчас. Это поможет оправдаться. Возможно, тебя даже не обвинят в пособничестве, хотя это зависит от степени участия.

— И это ты указываешь на меня пальцем? — Вместо того чтобы успокоиться, он перешел в нападение. — Иногда мне кажется, что тебе просто хотелось внимания. Была ли ты там вообще? Твои рассказы о том, что ты помогала отцу, выплыли только после ареста. Твоя мама ничего об этом не знала. А если бы знала, то вмешалась.

Рени отшатнулась. Непохоже на Мориса — нападать на нее. Он повторил ее собственные сомнения, стараясь усилить их.

— Но я понимаю, — добавил он. — Такое может свести ребенка с ума.

Совсем недавно она говорила Дэниелу, что дети часто все понимают неверно. Неужели, наслушавшись о преступлениях, она сама поместила себя в центр событий? Но нет, Габби видела ее. И она спасла Габби жизнь. Как легко мы начинаем сомневаться в себе. Неверие в себя вещь жестокая и всепожирающая. Все ищут ответы. Но разрыв между желаемым и истиной иногда огромен. Ей так хотелось, чтобы Морис оказался невиновен, ведь невыносимо думать, что еще один человек, которого она любила, замешан в этом зверстве. И она искала компромисс между логикой и желанием приемлемого исхода.

— Речь сейчас не о Рени, — сказал Дэниел.

Она знала его не так долго, но видела, что он сдерживается, чтобы не повышать голос и не показывать свой гнев. Помня, что он знает о ее прошлом и просто удерживает ее в минуты неверия в себя, и уже не первый раз, наполнило ее благодарностью за поддержку в самом сердце тьмы.

— Она там была, — сказал Дэниел. — А если вы ей друг, то не пытались бы сейчас сбить ее с толку и запудрить мозги.

Морис опять слегка прослезился.

— Прости.

Рени уже была готова проявить снисхождение, желая поверить, что он не слишком сильно замешан, но следующие его слова охладили ее:

— Прости, малютка Рен.

У них не было ни фото, ни физических улик, но его участие в игре казалось бесспорным. Как минимум он был в парке, когда Габби сбежала. Тогда почему же Рени не запомнила его? Она ничего не помнила о том, что случилось после побега Габби. И еще более насущный вопрос: имеет ли Морис отношение к смерти Кармел Кортес?

На улице Дэниел позвонил в управление и дал распоряжение взять Мориса под наблюдение. Потом взглянул на Рени и сказал:

— Извини. Я знаю, что он твой друг.

— Спасибо. — Она была благодарна ему за чуткость.

— Как ты думаешь, что он сейчас делает?

— Звонит моей матери.

Морис смотрел из окна, как они уезжают. Как только машина скрылась из виду, он тяжело опустился в свое любимое пухлое кресло с пестрой обивкой, которое отыскал в антикварном магазине Лос-Анджелеса.

Он никогда не сомневался, что этот день настанет. Скорее, его удивляло, что этого не случилось тридцать лет назад. Но Бен Фишер, несмотря на все свои слабости, был верным другом. Он ни разу не упомянул Мориса. Морис сомневался, что повел бы себя столь благородно, будь арестован он. Может быть, но смотря ради кого. Он понимал, что любовь может вывернуть человека наизнанку и заставить сделать такое, чего иначе никогда не сделаешь. Только из любви, не ожидая ничего взамен.

Морис столько раз проигрывал в мыслях этот момент. Что делать. Что говорить. Но в этих мысленных репетициях никогда не участвовала Рени. Увидеть ее, сидящую в твоем доме, знать, через что она прошла… Он не мог признаться в ее присутствии. Возможно, без нее он и рассказал бы все этому парню, Дэниелу. Хотя и в этом он не был уверен.

В этот критический момент приходилось признать, что вся его жизнь состояла из уверток. Почему бы и не уйти так же? Не придется признаваться и уж точно не придется смотреть в глаза тем, кто доверял ему, в первую очередь Розалинде и Рени. А ведь есть еще братья и другие родственники, друзья и соседи.

Он уже принимал утром душ, но, однако, снова взмок от пота, животного пота, который выступает от ужаса.

Морис снова принял душ и даже вытерся свежим сухим полотенцем. Расточительно, но какого черта? Потом надел свою любимый костюм, сшитый на заказ в маленьком ателье в Палм-Спрингс. Костюм вылетел в копеечку, но того стоил. Надел галстук и лучшие вечерние туфли. Открыл сейф в кабинете, вынул оттуда коробку и завещание. Положив завещание на середину стола, открыл коробку, достал оттуда несколько предметов и разложил их как музейные экспонаты. Больно смотреть, честное слово. Потом достал из сейфа последний предмет — пистолет. Уже собрался сесть, но вдруг вспомнил. Колибри.

Он отложил пистолет, спустился вниз и открыл холодильник, где держал подслащенную воду. Наполнил красные поилки и немного задержался на дворе, наслаждаясь лучами солнца на лице.

Мелочи.

Вернувшись в кухню, откупорил бутылку экзотического крафтового пива. Он не слишком увлекался пивом. От пива его пучило. Но он всегда держал разные напитки для гостей. Наверху он сел за стол и, выпив холодное пиво, принялся заряжать пистолет.

У Розалинды был точно такой же, купленный одновременно в том же магазине. Они были людьми ответственными, взяли уроки стрельбы и вместе съездили на стрельбище. Розалинда оказалась ужасной мазилой. Он был немногим лучше, и они до слез хохотали, когда в бумажном силуэте не обнаружилось ни одной дырки, ни в сердце, ни в голове. Самое смешное, что они купили пистолеты для самообороны. Он сам не знал, от кого, но шныряющие повсюду журналисты могли кого угодно заставить нервничать. Теперь у оружия появилось новое и совершенно неожиданное назначение. Наверное, так и надо.