Свадьба приближается к дому.

– Выйди на улицу, неудобно, - просит Надежда Петровна.

– А ему удобно мне в лицо глядеть?

– Нельзя так, Егор, надо быть добрым!..

Трубников как-то странно - нежно и насмешливо - смотрит на жену.

– Да, надо быть добрым... Ведь нам одной жизнью жить, верно? Со всеми свадьбами, родинами, крестинами, радостями, горестями... И сколько же, скажи, будет дрянного, нелепого, мешающего, если не быть хоть раз по-настоящему добрым!

Он выходит на крыльцо, Надежда Петровна следует за ним.

– Егор Иваныч, мы за вами!
– В голосе Павла смущение, неуверенность и радость.

Трубников молчит.

– Такая незадача!
– Павел делает грустное лицо, но против воли глаза его ликуют.
– Прямо несчастный случай, да мы завтра наверстаем!

Умоляюще и нежно смотрит на Трубникова невеста, с веселой надеждой брат-сталевар.

– Мразь!
– громко говорит Трубников Павлу Маркушеву.
– Раз ты коллектив обманул, нет тебе ни в чем веры. Я бы подумал на твоем месте, - он глядит в помертвелое лицо молодой, - стоит ли с таким судьбу вязать.
– И, повернувшись, возвращается в дом

Он входит в дом и садится возле кухонного окошка, глядящего на огороды: верно, нелегко и непросто далась ему эта беспощадная доброта. Мягко ступая, к нему подходит Надежда Петровна.

– Ох и одиноко тебе будет, Егор, - говорит она печально. Трубников молчит.

– Может, это и сила в тебе, что ты так можешь... Только надо ли? Надо ли так с людьми? Ведь нонешний день им на всю жизнь запомнится.

– Я и хочу, чтобы им он запомнился на всю жизнь, - тихо отвечает Трубников.
– Ну, мать, раз нам свадебных пирогов не есть, собери-ка поужинать!

В доме Маркушева негромко и невесело под "Милку дорогую" справляют свадьбу. Захмелевший Павел сидит за столом в палисаднике. К нему склонился Семен Трубников

– Осрамили тебя на весь свет, - говорит он Павлу.
– Разве это дозволено?

– И за что?
– с хмельной обидой бормочет Павел.
– Ну, ошиблись, поправимся...

– А ему люди - тьфу, лишь бы себя выставить!

– Ладно брехать-то!
– вмешивается скотница Прасковья.
– Он обо всех нас думает.

– Молчала бы, верная Личарда! Вот попомните, ему за ваш труд и пот новые награды выйдут, а вам - сказки о светлом будущем.

– Мы так несогласные...
– крутит головой Павел.
– Я уйду... И Лизаху заберу... А коли она не того... я один...

– Ладно чепуху молоть!
– обрывает его старший брат.

– Я серьезно... Он, гад, мне в душу наплевал!

– Наш взводный тоже гад хороший был, - говорит сталевар.
– А ведь мы не дезертировали и в атаку шли за этим взводным.

– Молчи, блокнот-агитатор!

Появляются захмелевшие бабы, волоча за собой Лизу.

– Горько!
– орут гости.
– Горько-о!

"Так будет" - эта крупная надпись венчает Борькин рисунок, набитый на доски и установленный против строящегося здания конторы.

У стенда остановились две молоденькие колхозницы. Они рассматривают рисунок, переглядываются и прыскают. К стенду приближаются Трубников с Игнатом Захарычем

– Видал, заинтересовались!
– удовлетворенно говорит Трубников.

Но тут и девушки заметили председателя. Смущенно, испуганно охнув, они пустились наутек.

– Чего это они?
– удивился Трубников. Но, подойдя к стенду, он краснеет от гнева.

Через весь рисунок, который он частично загораживает своей фигурой, тянется другая надпись: "Когда рак свистнет... твою мать".

– А каждую стеночку еще в особь изукрасили, похлеще иного забора, сокрушенно говорит Игнат Захарыч.

– Да, выражено недвусмысленно...

Трубников приходит домой, где застает Надежду Петровну.

– Знаешь, как стенд испохабили?..
– начинает он. Надежда Петровна прикладывает палец к губам и кивает на закуток.

– Плачет?
– шепотом спрашивает Трубников.

– Не знаю...

Трубников проходит в закуток. Мальчик лежит плашмя на койке.

– Ну, Борис, это не по-солдатски...

Борька поднял измятое подушкой сухое, бледное лицо.

– Чего вам, дядя Егор?

– Прости, мне показалось, что ты того...

– Нет... Я просто думаю.

– О чем?

– Почему люди такие злые? Ведь это же хорошо, что мы с вами придумали? И нарисовано хорошо, правда?

– Хорошо, да только не ко времени. Поторопились мы...

– Почему?