Габриэль невольно закрыла глаза. Бедная одежда девочек говорила сама за себя. Сироты. Вероятно, они жили в близлежащем монастыре, постоянно страдая от голода и горького, отравляющего душу одиночества. Габриэль мгновенно ослепла от нахлынувших слез. Она всегда плакала при виде сирот, все «прелести» жизни которых сама испытала сполна.

— Мадемуазель! — раздался вдруг приятный мужской голос.

Сквозь пелену слез она увидела холеную руку, протягивающую ей белый батистовый платочек, но не взяла его, а вытерла глаза пальцами.

— Меня тоже всегда до глубины души трогает виддетей из сиротских приютов, — по-французски произнес молодой человек, проявивший столь рыцарскую учтивость. — Я вас понимаю, мадемуазель… Шанель… Я не ошибся?

Она удивленно посмотрела на него. Высокий, стройный, с длинными тонкими, паучьими ногами. Маленькая головка с угловатыми чертами лица, светло-зелеными глазами и русыми волосами плохо сочеталась с этим длинным телом. И все же внешность его была необыкновенно привлекательна. Он показался Габриэль чувствительным, печальным и, очевидно, именно поэтому произвел на нее довольно сильное впечатление.

— Если он вас интересует, я охотно уступлю его вам, мадемуазель Шанель, — сказала знаменитая сопранистка Марта Давелли. — Он мне слишком дорого обходится.

Несколько месяцев назад оперная дива пригласила Габриэль на ужин в свою парижскую квартиру, и она не смогла отказаться. В тот вечер хозяйка представила ей свое новое «приобретение»: великого князя Дмитрия Павловича Романова, кузена последнего русского царя, двадцатидевятилетнего мужчину, робкого, но обаятельного и очень спортивного — в свое время он даже участвовал в Олимпийских играх в качестве мастера конного спорта, — а кроме того, окруженного загадочным ореолом известного исторического персонажа: великий князь был одним из заговорщиков, убивших Распутина, а после революции бежал от большевиков через Тегеран и Бомбей в Лондон.

Габриэль вспомнила свой короткий разговор с ним, его взгляд, который то и дело ловила на себе во время ужина. По-видимому, она была в его вкусе, потому что Марта Давелли уже несколько лет пыталась копировать стиль Коко Шанель. Но Габриэль оставила эти взгляды без ответа и отклонила великодушное предложение певицы. Она несла траур по мужчине, которого никто и никогда не сможет заменить. К тому же она боялась даже подумать о том, что скажет такой родовитый мужчина, как Дмитрий Романов, узнав, что она — дочь уличного торговца.

Габриэль заставила себя улыбнуться.

— Я тоже не забыла вас, Дмитрий Павлович.

Или следовало обратиться к нему «ваше высочество»?

В голове у нее разразился хаос. Она вдруг растерялась и запуталась: мысли еще витали вокруг печальных перипетий ее жизни, и в то же время память воскресила тот ужин у Давелли. Бросив прощальный взгляд вслед сиротам, она перевела взгляд на собеседника, который был выше ее на две головы.

— Ряд нашей неожиданной встрече, мадемуазель Шамиль — Он обозначил легкий поклон. — Я в самом деле очень рад.

— Дмитрий! Ну, где же ты? — послышался женский голос, не похожий на голос Марты Давелли.

Он принадлежал молодой красивой женщине из группы туристов.

Князь не повернулся, не отвел взгляда от Габриэль.

— Не ждите меня, — ответил он. — Я присоединюсь к вам позже.

— Ваша подруга будет сердиться.

— Моя сестра Мария прощает мне все, — сообщил он с усмешкой.

Краем глаза Габриэль заметила, что русские перешептываются и многозначительно переглядываются. Сестра Дмитрия пыталась незаметно рассмотреть Габриэль. Та, напротив, с нескрываемым интересом посмотрела на Марию Павловну. «Необычная», — мелькнуло в голове. Великая княгиня была великолепна, а ее широкополая шляпа просто восхитительна, хотя вуаль показалась Габриэль несколько сомнительной. Но гардероб ее оставлял желать лучшего. Сестра Дмитрия одевалась как крестьянка.

Их взгляды на мгновение скрестились. Любая нормальная женщина сразу же смущенно отвела бы глаза, но Габриэль и Мария спокойно смотрели друг на друга с вызовом и любопытством.

Наконец русская отвернулась и с высоко поднятой головой последовала за своими спутниками по узенькому мосту на другой берег канала. Габриэль проводила их взглядом, отметив про себя особую походку дам, и подумала, что русские княгини были бы потрясающими манекенщицами.

— Я почел бы за честь, если бы вы оставили у себя мой платок, — сказал Дмитрий Павлович.

Габриэль, боясь показаться невежливой, согласилась. Слова князя были так восхитительно старомодны, а сам жест так романтичен, что она ответила ему сердечной улыбкой.

— Мне очень жаль, что вы застали меня в таком состоянии, — произнесла она и, взяв платок, промокнула сухие уже глаза.

— Дама, которая не может сдержать слез при виде сирот, вызывает во мне самые теплые чувства. Видите ли, я тоже вырос без родителей. Моя сестра — единственная родная душа.

— В этом мы с вами похожи: меня тоже воспитали чужие люди.